Сьюзен Зонтаг - В Америке

Они добрались до бабушкиной гостиной, расположенной наверху. Встав на одно колено, Богдан поцеловал бабушке руку, затем опустился на оба, чтобы она могла обнять его голову. Тем временем Марына сделала реверанс (подчеркнуто несценический) и, в свою очередь, поцеловала старухе руку. После этого он оставил их наедине.

Марына никогда не встречала людей, подобных бабушке Богдана. Та родилась в 1791 году, за год до Второго раздела, когда последний король Польши, Станислав Август Понятовский, еще сидел на троне, и была реликтом далекой, более свободомыслящей эпохи. Своих внуков, возможно за исключением Богдана, она считала глупцами. И в первую очередь старшего — Игнаци, как она объяснила Марыне мимоходом, подмигнув ей слезящимся глазом.

— Он — педант, ma chère[15], в этом-то все и дело. Ужасный педант. Даже не надейтесь, что он смягчится или изменится. Благополучие брата не значит для него ровным счетом ничего по сравнению с суетной идеей фамильной гордости. До чего же докатилось наше храброе, мужественное польское дворянство! Омерзительно! Я едва могу поверить в то, что этот лицемерный, поклоняющийся Богоматери дурак — мой родственник. Но ничего не поделаешь, mon enfant[16]. Новые времена. Que voulez-vous?[17] И он еще называет себя сыном Церкви! Насколько я знаю, Иисус благосклонно относился к братской любви. Теперь-то вы видите подлинное лицо нашей нелепой религии. Не обязан ли христианин радоваться тому, что такая очаровательная и достойная женщина, как вы, решила осчастливить его брата? Mais non[18]. Я надеюсь, вы осчастливите его. Знаете, что я подразумеваю под словом «счастье»?

Марыну больше поразило пренебрежительное отношение старой дамы к религии — она еще никогда не слышала, чтобы кто-нибудь поносил Церковь, — чем неожиданный вопрос, которым та закончила свою тираду. Богдан рассказывал, что, по слухам, у его бабушки было много любовников за время ее долгого, беспокойного замужества с генералом Дембовским — «человеком со шпагой». Решив, что у нее есть право не отвечать, Марына с подобающей скромностью покраснела: она могла без труда залиться краской или расплакаться по внутренней команде. Но отделаться от старой дамы было не так-то просто.

— Так что же? — сказала она.

Марына сдалась:

— Конечно, я постараюсь.

— Вот как, постараетесь.

На сей раз Марына не ответила, не хотела отвечать.

— Одних стараний недостаточно, та chère. Привлекательность либо есть, либо ее нет. Я-то думала, вы, актриса, знаете все о подобных вещах. Не хотите же вы сказать, что актрисы вовсе не заслуживают своей любопытной репутации? Хоть чуточку? Ну и ну, — она обнажила свои беззубые десны, — разочаровали вы меня.

— Я не хочу вас разочаровывать, — горячо возразила Марына.

— Это хорошо! Но меня кое-что беспокоит. C'est sérieux. Trop sérieux peut-être[19]. Разумеется, Богдан слишком умен для того, чтобы пресмыкаться перед невежественными священниками, что-то бормочущими на варварской латыни. В отличие от Игнаци, у Богдана есть ум. У него задатки вольнодумца. Иначе бы он не выбрал вас. Но я все равно беспокоюсь за него. У него никогда не было романов, как у его брата или у других молодых людей его круга. А целомудрие, та fille[20], — один из великих пороков. Дожить до двадцати восьми лет и ничего не знать о женщинах! На вас лежит огромная ответственность. Это — единственный изъян, в котором я его упрекаю, но вы должны его исправить, если, конечно, он… — что объяснило бы загадку, ведь в театре есть такие мужчины, вы, должно быть, знаете, если он не…

— Он очень любит меня, — перебила Марына, охваченная внезапной тревогой. — И я люблю его.

— Я вижу, моя откровенность вам неприятна.

— Возможно. Но вы удостоили меня своим доверием. Вы бы не сказали всего этого, если бы не верили в то, что я люблю Богдана и намерена сделать все, чтобы стать ему хорошей женой.

— Прекрасно, mon enfant! Прелестная отговорка. Что ж, больше не буду приставать к вам с этим. Только пообещайте, что не бросите его, когда перестанете быть счастливы с ним — а это когда-нибудь да случится, ведь у вас беспокойный нрав, а он не из тех людей, которые знают, как всецело завладеть женщиной, — или когда вы влюбитесь в кого-нибудь другого.

— Обещаю, — серьезно сказала Марына. Она опустилась на колени и склонила голову.

Старая дама расхохоталась:

— А ну-ка, встаньте! Вы не на сцене. Понятно, что ваше обещание ничего не стоит, — она протянула костлявую ладонь и схватила ее за руку. — Но я все равно ловлю вас на слове.

— Grand-mére[21]! — В дверях стоял Богдан.

— Oui, mon garçon, entre[22]. С твоей невестой мы уже поговорили. Можешь забирать ее, и знай, что я вполне ею довольна. Возможно, она слишком хороша для тебя. Вы оба можете навещать меня раз в год, но rapelle-toi[23]: только когда твой брат будет в отъезде. Я напишу тебе, когда можно будет приехать.

Марына была в ярости оттого, что семья Богдана не считала ее достойной партией. Из-за того, что она вдова? Но не могли же они знать о том, что Генрих не имел права жениться на ней или что он еще не умер; когда его здоровье пошатнулось, он решил вернуться в Пруссию и пообещал (она надеялась, что искренне) больше никогда не вмешиваться в ее жизнь. Тогда, может, из-за того, что у нее ребенок? Но неужели у них хватило бы низости предположить, что покойный пан Заленжовский, ее муж, не был отцом Петра? Да нет же, был! Скорее всего, причина в том, что Игнаци осуждал страстное увлечение театром, которое его младший брат пронес через всю свою жизнь. Польщенная тем, что вдовствующая графиня Дембовска не разделяла семейного презрения к актрисам, Марына все же знала, что пока ее не признает старший брат, ее не признают и все остальные. Она полагала, что старая аристократка имеет некоторое влияние на Игнаци, но, возможно, на самом деле и не имеет или не желает им воспользоваться, так что Марына никогда больше ее не видела. Всякий раз, когда бабушка вызывала Богдана для ежегодного визита, у Марыны был самый разгар сезона в Варшаве или гастроли.

Они так и не признали ее. В конце концов она завоевала любовь незамужней сестры Богдана Изабелы, но неприязнь Игнаци с годами только росла, и Богдан разорвал всякие отношения с братом. Из гордости он даже хотел вычесть из своего дохода от различных семейных имений ту долю, которая причиталась от поместья, управляемого Игнаци. Но сейчас у Богдана не оставалось другого выхода, кроме как попросить о надлежащем ассигновании этой суммы. Он написал Игнаци, объясняя причину своего предстоящего приезда. Он упомянул о некоем капиталовложении. Превосходном капиталовложении. А у бабушки попросил разрешения нанести незапланированный визит. Марына сказала, что ей тоже хотелось бы с ней попрощаться.