Владимир Ленчевский - 80 дней в огне

3.11. Собака съедена. Получается война из-за глотка воды. Это просто ужасно… Да что собака, что вода! Тут светопреставление, тут ходячая, летающая смерть! И меня на передний край, в самую кашу… Нет-нет, лучше сразу умереть… А что, если попытаться? Ведь не расстреляли же «они» Ротмана! Говорят, он даже выступал. В репродукторе ясно слышали его голос…»

На этом дневник обрывался.

Перебежавший на участке дивизии Гуртьева Курт Шнейдер представлял собой жалкое и противное зрелище фашистского зверька образца 1942 года, раненое, голодное, истерично рыдающее существо.

Разведчик Козырьков ошибся. Курт Шнейдер был только ранен.

…Но силы-то иссякали, наши силы, гуртьевские. То есть, пожалуй, нет, духовно солдаты нашей дивизии крепли, они дрались с еще большим остервенением. Один сталинградский солдат не раз заменял взвод в предельно редких боевых порядках. Он стал удивительно ловок, полон мудрой военной хитрости, самопожертвования и героизма. Он дрался раненным, дрался умирающим, он внушал такой ужас врагу, что те не верили даже в его смерть, считая и ее военной хитростью. Бывало упадет скошенный автоматной очередью человек, десятки пуль прошили его тело, а враг долго боится к нему подступиться. Кто его знает, не встанет ли, ибо, если хоть одна капля крови осталась у защитника волжской твердыни, если жив его мозг, все может быть. В агонии и то человек способен на сопротивление.

Но и таких героев оставалось все меньше. Мои разведчики уже дрались на передовой, дрался там и комендантский взвод, дрались и штабы полков.

— В многостаночников превратились, — не раз шутил Гуртьев, узнавая, как какой-нибудь артиллерист-наводчик, увидев подползавших к нему гитлеровцев, уничтожал их из автомата, а затем возвращался к своему орудию.

Впрочем, даже сейчас комдив оставался спокойным.

— Ну что ж, численность компенсируется умением, — говорил он, когда ему докладывали о новых страшных потерях.

И люди, обыкновенные советские люди, совершали подвиги, о которых не забыть, которые стали гордостью нашей армии.

Расскажу про некоторые из них. В один из напряженных боевых дней к комдиву вошел начальник штаба дивизии.

— Кушнарев докладывает, что немцы пошли в атаку, — сказал полковник.

Комдив подошел к аппарату.

— Кушнарев!.. Кушнарев!.. Вы слышите меня? — он продувает трубку. — Кушнарев!.. Эх, опять обрыв!

— Будет исправлено, товарищ полковник, — замечает Хамицкий и обращается к связисту: — Путилов! Найти повреждение, исправить.

Сидящий возле аппарата комсомолец Матвей Путилов стремительно вскакивает. Он еще очень молод. Синие глаза, мягкие белокурые волосы, нежный, почти девический овал лица. Товарищи в шутку называют его девочкой, но он не обижается. Трудно вывести из душевного равновесия такого веселого, жизнерадостного юношу.

— Есть, найти повреждение и исправить! — повторяет он приказ.

Минут через двадцать Хамицкий доложил:

— Товарищ полковник, связь восстановлена.. Майор Кушнарев на проводе.

— Как, уже? — удивился Гуртьев и с одобрением: — Молодец Матвей, именно так надо работать.

Но проходило время, а Путилов не возвращался. Хамицкий встревожился.

— Не случилось ли что с парнишкой? Пойду погляжу сам.

Он вышел из штольни и, взяв в руки провод, направился в расположение полка Кушнарева. Противник, как всегда, бил из миномета. Приходилось то и дело залегать, а кое-где и переползать. В одном из таких мест Хамицкий натолкнулся на неподвижное тело бойца, лежащего вниз лицом. Телогрейка его была пропитана кровью и иссечена осколками. Шапка свалилась и лежала рядом. Осенний ветер ласково шевелил мягкие белокурые волосы. Только взглянув на них, Хамицкий сразу узнал связиста.

— Матвей! — вырвалось у него.

Боец не пошевельнулся. Хамицкий осторожно перевернул лежащего на спину. Да, это был Путилов, но уже мертвый, а в зубах его зажаты концы порванного провода. Смерть помешала срастить провод, но последним усилием воли комсомолец все же нашел способ выполнить приказание. Хамицкий представил себе, как через мертвое тело молодого героя проходят сейчас четкие слова боевой команды. Он с трудом вынул концы провода из судорожно сжатых зубов. Быстро соединив их, вновь склонился над Путиловым.

— Эх, Матвей, как же это так? — горестно произнес Хамицкий и крепко, по-братски, поцеловал своего бойца в уже похолодевшие губы…

Эпизод известен. О нем писали в газетах и показывали в кино. Эта история произошла именно у нас в дивизии и именно так, как я ее описал.

Расскажу еще об одном незабываемом эпизоде.

В дни сентябрьских боев на КП полка подполковника Михалева начались налеты гитлеровских бомбардировщиков. Михалев, смелый, выдающийся командир, решил немедленно организовать противовоздушную оборону. Он мобилизовал для этого взвод противотанковых ружей. Комсорг полка лейтенант Шонин с бронебойкой в руках засел на крыше одного из полуразрушенных зданий. Не успел он занять свою позицию, как появились «юнкерсы». Сделав боевой разворот, став в хвост друг другу, они пошли в пике. Начали падать фугаски. Над головой Шонина пронесся первый бомбардировщик, за ним — второй, третий, четвертый. Когда подлетел пятый, Шонин выстрелил. «Юнкерс» вспыхнул и, свернув влево, упал над фашистскими боевыми порядками, та же судьба постигла и шестого стервятника. Но следующей бомбой был убит сам Шонин. Правительство посмертно наградило Шонина орденом Ленина.

Во время этого налета был убит и подполковник Михалев.

…Однажды, вернувшись из расположения полка Чамова, Гуртьев несколько минут задумчиво ходил по своему блиндажу. Потом, обратившись к связному, сказал:

— Вызовите лейтенанта Чередниченко.

Чередниченко служил в одной танковой дивизии, которая, отступая, оказалась в Сталинграде, где потеряла большинство своих машин. Танк Чередниченко одновременно с двумя другими нашими машинами был подбит три дня назад.

— Товарищ полковник, лейтенант Чередниченко по вашему приказанию прибыл, — переступив порог блиндажа, отрапортовал танкист.

Гуртьев, внимательно оглядев его невысокую, крепко сбитую фигуру, спросил спокойно:

— Ну как, земляк, письма из Омска получаете?

— Вчера два получил, — взметнув кверху нависшие над глазами удивительно густые брови, ответил Чередниченко и, не удержавшись, спросил: — А вам пишут, товарищ полковник?

— Меня тоже не забывают, — улыбнулся Гуртьев. — Знаешь, земляк, соскучился я по нашему родному городу, по его знакомым улицам, по Иртышу, по тайге. Тебя, поди, тоже тянет домой хоть на часок?