Эдвард Рикенбэкер - Сражаясь с летающим цирком (Главы 1-14)

- Ты чёрный шакал! Разве ты не знаешь, что в кадушке нет рыбы?

- Знаю, босс! Но эта лужа совсем неподалёку - ответил негр.

Старый анекдот подсказал мне идею. Наверняка, я выбрал плохое место для рыбалки, единственным достоинством которого было то, что оно находилось "под рукой". Тогда я направился к Мецу. Там должен быть хороший клёв. В 25 милях от линии фронта, кроме знаменитой крепости, находился один из лучших немецких аэродромов.

Теперь я находился на высоте 20 000 футов и, как только повернул на восток, то увидел первый луч солнца, появившийся над Францией в тот день. Солнце лежало большим красным шаром за далёкими горами Рейна. Я направил самолёт в ту сторону, рассчитывая пересечь линию фронта восточнее Понт-а-Мусона, где, как мне было известно, располагалось несколько замаскированных зорких германских батарей. С той максимально возможной высоты, на которой я пролетал над позициями противника ранним утром, звук мотора наверняка долетал до артиллеристов, но, в этом я убеждён, ни один из них не мог увидеть меня, даже в самые мощные телескопы. Как бы там ни было, но на протяжении всего рейда к Мецу по мне не выпустили ни единого снаряда.

Знаменитые укрепления вскоре лежали под крыльями моей машины. Собственно Мец располагался глубоко внизу долины - очаровательной долины реки Мозель. Практически вертикальные обрывы высотой в тысячу футов на обоих берегах реки, а также резкий поворот русла в миле под городскими стенами образовывали единую цельную фортификационную систему вокруг города.

Хотя я и нашёл Мец очаровательным, но всё же на какое-то мгновение пожалел, что не управляю бомбардировщиком, с которого можно было бы сбросить в многолюдные лагеря внизу несколько сувениров. Вне всякого сомнения, в Меце расположились сотни тысяч солдат и множество высоких чинов, так как безопасный маленький город являлся воротами между Германией и линией фронта по Мёзу. С такой высоты мой пулемёт не мог причинить никакого вреда. С сожалением я описал прощальный круг над жемчужиной округи Лоррен (Lorraine), а над аэродромом Фраскати (Frascati), чьи ангары расположились на верхушках холмов, взял курс домой, снизившись в долину Мозеля. Ни один аэроплан оттуда даже не собирался подниматься в воздух.

Но всё же в то утро у меня оставался ещё один шанс достать боша. Я знал, что можно обнаружить воздушную активность над одним аэродромом по эту сторону от Тьякура. Время патрулирования почти истекло, так как горючее было на исходе. Мысль о возможных проблемах с двигателем в двадцати милях за линией фронта заставила меня немного "ускорить шаг". Для врага по имени Рикенбэкер Германия была бы не лучшим местом приземления во время войны. Я слегка опустил нос машины, в надежде, что это несколько увеличит её скорость. Ага! Вот и Тьякур появляется в поле зрения. Выключив двигатель, я спланировал почти беззвучно и оказался над городом на высоте около 18 000 футов.

Я выполнил два или три круга над Тьякуром с замолкшим движком. В конце концов мой взгляд отыскал вражеский аэродром, который занимал маленькое поле сразу за маленьким городком. Там явно происходило что-то, а когда я проплывал над этой площадкой, то заметил три грациозных "Альбатроса", поднимающихся в воздух один за другим. Судя по их курсу, они направлялись за линию фронта, набирая высоту по мере продвижения в южном направлении. Я постарался быть как можно более незаметным, пока последний из трех самолётов не оказался далеко впереди меня. Затем я вернулся на прежний курс и стал постепенно сокращать дистанцию между нами.

К тому времени, когда мы достигли Монсека - этой знаменитой горы к северу от Сен-Мийеля - меня и мою неожиданную добычу разделяло около 3 000 футов. Мне так хотелось, чтобы противник оказался над нашими позициями, прежде, чем атаковать его, что я совсем позабыл о том, что теперь представляю прекрасную мишень для немецких "Арчи". Два внезапных разрыва прямо перед машиной указали мне на ошибку. Не тратя времени на выяснение того, попали ли в меня, я, призвав всю дерзость, бросился в отвесное пике за замыкающим "Альбатросом". Одиночный чёрный разрыв, посланный батареей снизу, заставил германских авиаторов оглянуться. Из этого сектора они никак не ожидали нападения.

Когда их ведомый заложил первый вираж, я находился уже менее, чем в 200 ярдах от последнего "Альбатроса" Я нёсся вниз в бешенном темпе, не обращая внимания ни на что, кроме цели впереди. "Ньюпор" летел со скоростью не меньше 200 миль в час. Не обращая внимания на спидометр, я держал нос самолёта направленным в хвост "Альбатроса", который, в свою очередь, перешёл в резкое снижение, чтобы уйти из-под удара. С дистанции около 50 ярдов я мог видеть как яркие трассы пуль прошивают спинку кресла пилота. Я вёл огонь, наверное, целых десять секунд. Испуганный бош допустил ошибку тогда, когда решил спасаться пикированием, вместо того, чтобы использовать маневр. За эту оплошность он заплатил жизнью.

Все эти мысли пронеслись в моём сознании за долю секунды. Всё время, пока мои пальцы нажимали на гашетки, я прекрасно осознавал чрезвычайную опасность положения, в котором находился сам. Одна, а возможно, и обе вражеские машины, несомненно, уже зашли мне в хвост, так же, как и я повис на хвосте их невезучего компаньона. Будучи один, я мог полагаться исключительно на свою маневренность, если хотел оторваться от врага.

Кажется, что несмотря на возможные последствия, я продолжал преследование моей цели до самой земли - так отчаянно хотелось её сбить. Поэтому я несколько увлёкся излишне скоростным спуском. Как только вражеский аэроплан потерял управление и перешёл в беспорядочное падение, я притянул ручку к креслу и начал стремительный подъём. Печально известная слабость конструкции "Ньюпора" быстро напомнила о себе. Жуткий треск, отозвавшийся в моих ушах, как звук трубы, возвещающей Страшный Суд, означал, что внезапная перегрузка разрушила правое крыло. Обшивка верхнего крыла была целиком сорвана напором воздуха и исчезла позади. Лишённый поддержки с этой стороны, "Ньюпор" стал разворачиваться направо. Хвост задирался вверх, не смотря на все мои старания удержать его с помощью ручки управления и руля направления. Он стал вращаться поначалу медленно, а затем всё быстрее и быстрее. Всё больше и больше становилась скорость нашего падения. Я попал в штопор, а с такими повреждениями, как у моей машины, выйти из него не представлялось возможным.

Оставалось совершенно неясным, намерены ли два "Альбатроса" обстреливать меня до самой земли. Дважды мне удалось заметить, как они пикировали на меня, выпуская огромное количество пуль в маленький беззащитный аппарат, несмотря на его очевидную обречённость. Я не испытывал злобы к ним. Всё, что я ощущал своего рода скепсис по поводу их бездумной траты боеприпасов. Впрочем, и это не верно. Я был сбит с толку. Во мне вызывала скептичность их глупая убеждённость в том, что я блефую. Эти дураки даже не могли определить, когда аэроплан действительно сбит. Машина лишилась целого покрывала из обшивки. Ни одному пилоту ещё не удавалось пилотировать без неё аэроплан.