Адольф Гитлер. Том 3 - Иоахим К. Фест
Подготовка в этом направлении проводилась с возрастающей последовательностью и в экономической области. Предприниматели, вопреки теории о мощно доминировавшей роли интересов крупного капитала в «третьем рейхе», опять оказались в положении угодливых исполнителей, которые «имели на политические решения не больше влияния, чем их подсобные рабочие»[162]: если они не справятся с предъявляемыми требованиями, то «погибнет не Германия, а самое большее несколько предпринимателей», заверял Гитлер уже осенью 1936 года в меморандуме, в котором была изложена его экономическая программа. Как всегда, он и тут исходил исключительно из соображений эффективности; истолковывать экономическую политику режима в ключе её подчинённости идеологическим моментам означало бы уже с самых первых шагов анализа не видеть свободную от доктринёрства рассудочность Гитлера в подходе ко всем практическим вопросам; хотя по сути налицо был капиталистический строй, он был многократно завален и искажён до неузнаваемости авторитарными командными структурами.
В меморандуме Гитлер впервые в качестве канцлера обязывающе заявил о своих планах экспансии. Необходимость ускорить их реализацию он обосновывал тревожным положением в области снабжения Германии сырьём и продовольствием, рисуя при этом кошмарные картины чудовищно перенаселённой страны, где на одном квадратном километре проживает 140 человек, этот образ стал к тому времени расхожим штампом. Предпосылкой проведения политики расширения жизненного пространства должен был стать «четырёхлетний план» по образцу Советской России. Его осуществление было возложено на Германа Геринга, который, не стесняясь в средствах, не считаясь с затратами и экономическими последствиями, заставлял предприятия выполнять планы обеспечения автаркии и роста военного производства. Все меры, потребовал Геринг на заседании кабинета министров, на котором был изложен меморандум Гитлера, должны выполняться так, как если бы «над нами нависала угроза войны», несколько месяцев спустя он разъяснял на встрече с промышленниками, что сейчас главное не экономичность производства, а вообще производство — это была последовательная программа хищнической эксплуатации ресурсов, которая была нацелена на завоевательную войну и оправдывалась только ею: надо «постоянно помнить, — заявлял во время войны сам Гитлер, — что в случае поражения всё, как ни крути, будет потеряно»[163]. Когда Яльмар Шахт стал критиковать эти методы, произошёл разрыв, в результате которого ему пришлось вскоре уйти из кабинета министров[164]. Теперь Гитлер считал, что время выжидания истекло. В меморандуме он заявлял, что переход экономики на военные рельсы должен проводиться «в том же темпе, с той же решимостью и, если необходимо, с той же беспощадностью», как политические и военные приготовления к войне; эта цель была сформулирована им в заключительных строках меморандума: «Я ставлю следующие задачи: первая — через четыре года немецкая армия должна быть боеспособна; вторая — через четыре года немецкая экономика должна быть готова к войне»[165].
Донесения с оценкой настроений того времени говорят об «известной усталости и притупленности восприятия»[166]. Порой невыносимая заорганизованность жизни людей, политика режима в отношении церкви, нападки на меньшинства, культ расы, давление на искусство и науку и самоуправство глав администрации вызывали озабоченность, которая, правда, выражалась лишь в осторожных высказываниях недовольства и не выливалась в какие бы то ни было серьёзные формы. Большинство пыталось, насколько это было возможно, жить своей жизнью, не обращая внимания на сам режим и чинимые им беззакония. Вышеупомянутый доклад отмечает, что «немецкое[167] приветствие — его распространённость может считаться индикатором колебаний политических настроений — за пределами среды партайгеноссе и чиновников почти полностью вытеснено обычными приветствиями и отвечают на него мимоходом».
Хотя такие доклады локального характера вряд ли позволяют делать обобщающие заключения, они всё же объясняют нетерпение Гитлера и определяют его задачу: вырвать население из летаргии и создать такую ситуацию, при которой чувство тревоги, гордость и оскорблённое самосознание объединились бы так, чтобы «внутренний голос народа сам стал бы со временем требовать пустить в ход силу»[168].
Там, где перспективу определяет Гитлер, на горизонте всегда появляется война, — писал в это время Конрад Хайден, задаваясь в этой связи вопросом, а мог ли вообще существовать этот человек «не ломая всего мира?»[169].
Глава III. «Самый великий немец»
А теперь, деточки, каждая поцелует меня в щёчку!.. Это самый великий день моей жизни. Я войду в историю как самый великий немец!
Адольф Гитлер — своим секретаршам. (15 марта 1939 г.)
Совещание 5 ноября 1937 г. — Дело Бломберга — Кризис из-за Фрица — Присоединение Австрии. — Чехословакия: «Приговорённая к смерти страна». — Поездка Гитлера в Италию. — Чемберлен в Берхтесгадене. — Годесберг. — Немецкое сопротивление. — Мюнхенская конференция. — Недовольство Гитлера. — Психологическая мобилизация. — Конец Чехословакии. — Поворотный пункт.
Нетерпение Гитлера и его решимость перейти к действиям нашли своё первое конкретное выражение в секретном совещании 5 ноября 1937 года, содержание которого дошло до нас благодаря записям одного из участников — адъютанта от вермахта полковника Хосбаха. В самом узком кругу — присутствовали министр иностранных дел фон Нойрат, военный министр фон Бломберг и верхушка военного руководства — фон Фрич, Рёдер и Геринг — он развил мысли, которые явились сенсацией не только для части присутствующих, но и позже, на Нюрнбергском процессе, когда они выплыли на свет; ибо, как представляется, они свидетельствовали о решении развязать войну в самые ближайшие сроки.
Тем не менее, психологическое значение выступления явно перевешивает политическое, записи Хосбаха — не столько свидетельство новых намерений, сколько скорее все более явного страха перед временем. Ибо то, что Гитлер излагал в приподнятом настроении на протяжении речи, продолжавшейся более четырёх часов подряд, было не чем иным, как концепцией, разработанной годы тому назад в «Майн кампф» и которой он с того момента неуклонно придерживался во всех своих шагах и манёврах. Новым был только тон конкретного нетерпения, в котором он обращался теперь к этой концепции и
