Преломление. Витражи нашей памяти - Сергей Петрович Воробьев
— Ахмед, где ты научился так хорошо говорить по-русски? — задал я свой стандартный вопрос.
— Э, где-где! Поживи здесь, не тому научишься. Это у вас в Союзе все при работе. Здесь такого нет и не будет. Каждый выкручивается, как может. Я вот выкручиваюсь так. Походите, посмотрите по сторонам, сами увидите, как здесь живут. Русский меня, по крайней мере, кормит.
Мы зашли на территорию Гизы — северного кладбища древнейшей столицы Нижнего Египта Мемфиса. Под ногами — слежавшийся песок Ливийской пустыни. Отец ужаса — Большой безносый сфинкс с раскрытым, как у кобры, каменным капюшоном охранял владения усопших фараонов. Рядом с небольшой пирамидой одной из цариц Хеопса лежали несколько верблюдов. К нам подбежал жизнерадостный арапчонок и с очаровательной улыбкой возгласил:
— Camel, camel! Seat down, please!
— How mach? — сразу спросили мы.
— О! Nothing, — ответил милый паренёк.
От него веяло таким гипнотическим доброжелательством и целомудрием, что мы сразу поверили: паренёк хочет в силу своей жизнерадостности и любви к миру бесплатно прокатить иностранцев на своём верблюде. Среди поверивших оказались я и мой сын, который числился у нас матросом. Боцман с механиком, старпом и повар решили посмотреть на нас со стороны.
— Первый раз такое слышу, — пожимал плечами боцман, — чтобы на верблюдах и насынг. Это что, бесплатно, что ли?
— Сейчас вот и посмотрим, — в задумчивости проговорил старпом.
Арапчонок, узнав, что мы русские, тут же переключился на наш язык:
— Это хороший верблюд. Садись, пожалуйста. Садись — ничего не стоит.
Мы оседлали миролюбивых верблюдов, покрытых вязаными ковриками с мелким орнаментальным рисунком. Впереди седла была прикручена толстая палица, плотно обмотанная полотняным жгутом. Когда верблюд вставал на задние ноги — а именно с них он начинает свой подъём, — я понял, что если бы не эта опора, в которую я тут же вцепился руками, то лететь бы мне кубарем с высоты седла на голову бедного животного. Да, на верблюда, как на коня, не запрыгнешь — высоковато. Да и горб мешает ногу забросить. Говорят, что езда верхом на верблюде — идеальное упражнение для позвоночника. Недаром у кочующих и оседлых феллахов-бедуинов, в жизни которых верблюд играет основную роль, не наблюдается таких болезней, как остеохондроз или геморрой. При каждом шаге верблюда позвоночный столб наездника, словно эластичный стебель, извивается в неком ритмичном ритуальном танце. Это было необыкновенно приятно.
Арапчонок сопровождал нас, ласково-подобострастно заглядывая в глаза:
— Good? Харашо?
С высоты двух человеческих ростов мы наблюдали панораму древнейшего в мире кладбища с надгробными пирамидальными усыпальницами, выше которых до недавнего времени не было на земле ни одной постройки. Вот это память о предках! Не то что наши убогие погосты с покосившимися от времени надгробными плитами. Всем усопшим, конечно, такие пирамиды не поставишь. Иначе человечество только и занималось бы возведением подобных монументов. Ни много ни мало на строительство только одной пирамиды Хеопса ушло около двадцати лет.
— Ты слышишь, Толян? — обращался я с высоты своего положения к боцману. — У нас собственной комнаты в коммуналке, бывает, за всю жизнь не добьёшься, а здесь персональная гробница на всю послежизненную смерть.
— Да, — подтверждал Толян, — впечатляет.
Арапчонок дружественно поглядывал и на боцмана, и на меня, и на моего сына, а особенно — на верблюда. Остальные члены нашей группы дефилировали несколько поодаль, вращая головами и шаря глазами по достопримечательностям.
— Ну что, Ахмед, — обратился я к симпатичному погонщику верблюдов, — у пирамиды Хеопса останавливай свои корабли пустыни.
— Али, — поправил погонщик с обворожительной улыбкой, — меня зовут Али, с вас десять долларов.
Мы с сыном недоумённо переглянулись.
— Ты же сказал nothing — ничего не стоит…
— Я сказал правду: сесть на верблюда ничего не стоит.
— Ну ты хитроман! Сесть — ничего, а слезть — десять долларов. Так?
Али усердно закивал и ещё шире расплылся открытой и немного застенчивой улыбкой, весьма удовлетворённый нашей догадливостью.
— Это не мне десять долларов, — заговорил откровенный отпрыск, чтобы окончательно снять с себя все подозрения в каком бы то ни было лукавстве, — мне не надо, это хозяину… — И он указал на невзрачного араба, сидевшего у пирамиды.
Араб кутался в потёртый длинный халат, из которого на длинной шее торчала голова в грязном тюрбане. Хозяин верблюдов, если он вообще был таковым, даже не удостоил нас взглядом. Мы прекрасно понимали, что слезть с верблюдов без участия нашего милого и хитрого мальчика мы не сможем, так как были полностью в его власти. Ведь он руководил верблюдами при помощи удил-по-стромок, свисающих с добродушных морд смирных и послушных животных, а также с помощью «волшебной» палочки, обмотанной по спирали тонкой пурпурной лентой.
Пирамида Хеопса была перед нами. Верблюды по сигналу остановились, и «верблюдовод», глядя на нас снизу вверх своими честными глазами, излучающими любовь и терпение, ждал платы за приземление.
«Если он не посадит своих верблюдов, — подумал я, — восседать нам на них до морковкиных заговен».
В кармане у меня была лишь стодолларовая купюра. У этого мальчугана сдачи не дождёшься — в этом я был более чем уверен.
— Толян! — закричал я недалеко маячившему от нас боцману. — Влипли! Выручай, если можешь.
Толян, оценив обстановку и показав всем пустые вывернутые карманы своих необъятных белых брюк, побежал за подмогой. Подмога подошла в виде нашего старпома.
— Палыч, у меня только одна десятка, остальные все крупные, — объяснил он ситуацию.
— Отдай этому опричнику, — попросил я, — иначе мы с Димоном войдём в историю как вечные всадники Гизы.
— Десять долларов с каждого, — поправил наш арапчонок.
Старпом протянул ему десятку и веско произнёс:
— Держи, пока дают, а то получишь у меня по шее, бизнесмен хренов!
Взмахнув своей «волшебной» палочкой и потянув за постромки удил, наш «бизнесмен» поочерёдно посадил своих верблюдов, и мы смогли слезть с сёдел. Я подошёл к верблюду спереди и заглянул ему в глаза. В них не было и тени насмешки, а таилась глубокая, таинственная и неспешная мудрость. Сколько в этом животном было человечности и терпения. Он не просил у нас ни долларов, ни рублей за свою работу и смиренно принимал свою участь, не нуждаясь в излишней опеке. И какая
