Мартин Гилберт - Черчилль. Биография
Встревоженный газетными сообщениями об отправке в ближайшее время как минимум половины американских войск из Европы на Тихий океан, 12 мая Черчилль направил телеграмму Трумэну. Он предупредил его, что у русских хватит сил держать «очень большие армии в боевом состоянии длительное время». Кроме того, глубокую обеспокоенность у него вызывало искаженное толкование русскими ялтинских договоренностей, их отношение к Польше и стремительно усилившееся влияние на Балканах. «Сочетание русской мощи, – говорил он, – и территорий, попавших под их влияние или оккупацию вкупе с коммунистическими настроениями во многих других странах, и более всего возможность русских держать очень большие армии в боевом состоянии длительное время представляется чрезвычайно опасными. Какова будет ситуация в Европе через год-другой, когда британские и американские армии расформируют, а французскую еще не успеют создать? У нас будет горстка дивизий, в основном французских, а русские смогут поставить под ружье две или три сотни в полной боевой готовности».
Новая карта Европы заставляла Черчилля беспокоиться о советских намерениях. «Железный занавес» опущен, – говорил он Трумэну. – Мы не знаем, что за ним происходит. Трудно сомневаться, что скоро весь регион Любек – Триест – Корфу окажется полностью в их руках. К этому будет добавлена огромная территория, которую американцы намерены покинуть в Центральной Германии – между Эйзенахом и Эльбой. Как только это произойдет, широкая полоса, многие сотни километров оккупированной русскими территории, изолирует от нас Польшу. Затем, пока внимание западных союзников будет сосредоточено на вынесении приговора Германии, перед русскими откроется возможность в самое ближайшее время продвинуться при желании до Северного моря и Атлантики».
Черчилль призывал Трумэна принять участие в «поисках взаимопонимания» с Россией, прежде чем основная масса англо-американских войск будет выведена из Европы. Это может быть сделано только при личной встрече со Сталиным. «Вопрос достижения договоренностей с Россией, пока наши силы еще в Европе, – говорил Черчилль, – на мой взгляд, затмевает все остальные». Трумэн согласился. Возник план трехсторонней встречи в Потсдаме через два месяца.
Вечером 13 мая Черчилль выступил с радиообращением к британскому народу. «В прошлый четверг, – сказал он, – король предложил мне сформировать национальное правительство на многопартийной основе. Пять лет – большой срок в человеческой жизни, особенно если нет отпуска за безупречную службу. Хотелось бы сказать, что все наши тяготы и невзгоды позади. В таком случае я мог бы с легкостью завершить свои пять лет службы, и, если вы сочтете, что вам меня уже довольно и пора отпускать меня на подножный корм, признаюсь вам, я приму это с великой готовностью. Но впереди еще много дел. На Европейском континенте мы должны еще убедиться, что благородные принципы, ради которых мы вступили в войну и победили, не будут проигнорированы в ближайшие месяцы после нашего успеха и что не будет искажен подлинный смысл слов «независимость», «демократия» и «освобождение», как мы его понимаем. Будет мало пользы от наказания гитлеровцев за их преступления, если не восторжествуют закон и справедливость и если на место немецких захватчиков придут тоталитарные или полицейские режимы».
В частных беседах Черчилль говорил, что предвидит «решающий поединок» с Россией за суверенитет и независимость Польши, Чехословакии, Австрии и Югославии. Но теперь, после поражения Германии, он также хотел скорейшего вступления России в войну с Японией, что было обговорено в Ялте. Вернувшись на Даунинг-стрит 14 мая, Колвилл записал в дневнике: «Объем работы, кажется, стал еще больше. Победа не дала передышки. ПМ выглядит усталым, у него, кажется, не хватает энергии справляться с проблемами, которые стоят перед ним».
Черчилль надеялся сохранить правительственную коалицию до победы над Японией. Надежда эта укрепилась 18 мая, когда Эттли пришел к нему и сообщил, что ему удалось убедить лейбористов остаться в коалиции до победы над Японией. Трое лидеров лейбористов, Бевин, Александер и Моррисон, каждый из которых занимал высокий министерский пост с 1940 г., были также расположены сохранить коалицию. Черчилль предложил провести национальный референдум, чтобы проверить, какова по этому вопросу воля народа. Эттли предложил включить в опрос обещание, что правительство сделает все возможное, чтобы реализовать планы по социальному страхованию и полной занятости. Черчилль согласился. Четырехлетний план социальных реформ был разработан по его же просьбе его помощником Бевериджем еще перед Первой мировой войной.
Как в мае 1940-го, так и в мае 1945 г. Лейбористская партия как раз перед принятием политического решения решила провести ежегодную конференцию. В 1940 г. лейбористы, собравшиеся в Борнмуте, отказались работать с Чемберленом, что фактически привело Черчилля к власти. Теперь же у членов партии, собравшихся на этот раз в Блэкпуле, возникло сильное желание попытаться впервые с 1931 г. сформировать первое лейбористское правительство, что означало конец коалиции. Со времени предыдущих всеобщих выборов прошло десять лет. Многие политики-лейбористы, занявшие правительственные посты при Черчилле, набрались опыта и хотели, помимо всего прочего, воплотить в жизнь свои социалистические идеалы. 21 мая Эттли позвонил Черчиллю из Блэкпула, чтобы сообщить эти новости.
Черчилль понял, что теперь ничто не может спасти коалицию. В полдень 23 мая он отправился в Букингемский дворец с тем, чтобы предложить королю свою отставку. Король попросил его сформировать переходное правительство на период проведения выборов и подсчета голосов всех военнослужащих, находящихся за границей. На это потребуется как минимум два месяца. Черчилль согласился остаться премьер-министром и сформировать консервативную администрацию. «Мы должны надеяться на воссоединение, – написал он Бевину, – когда немного улягутся партийные страсти».
Утром 26 мая Черчилль сделал некоторые последние перестановки в кабинете министров, после чего с Клементиной отправился в свой избирательный округ на первое выступление в новой избирательной кампании. Он заявил, что «необходимо сохранить у власти переходное правительство консерваторов, поскольку все, что благотворно сказывается на состоянии Британии и всех классов общества, требует максимальной заботы».
Через два дня он устроил на Даунинг-стрит прощальный банкет уходящему в отставку коалиционному правительству. Когда он произносил прощальную речь, слезы катились по его лицу. «Свет истории будет сиять на ваших шлемах», – сказал он.
В саду собирались члены кабинета, собираясь фотографироваться на память. Пока фотограф устанавливал камеру и выстраивал группу, начался дождь. Черчилль заметил: «Пора скорее заканчивать, иначе мои политические оппоненты скажут, что я специально подстроил все это, чтобы они заболели ревматизмом». Фотографии были сделаны, Черчилль уехал в Букингемский дворец на церемонию целования руки в связи с его переназначением на пост премьер-министра.
Кампания всеобщих выборов началась основательно. Основной темой выступлений Черчилля были опасности, которые несет с собой социализм. Наблюдая, как Советский Союз начинает насаждать свой режим в странах Восточной Европы, он заявил 4 июня по радио: «Ни одно лейбористское правительство не допустит свободного и резкого выражения общественного несогласия. Ему придется прибегнуть к какой-то форме гестапо – разумеется, с очень гуманными целями на начальном этапе. Это пресечет на корню выражение общественного мнения и положит конец любой критике. Вся власть сосредоточится у правящей партии и ее лидеров, возвышающихся над огромной бюрократической машиной государственных служащих – уже, впрочем, не служащих и не государственных. И где тогда окажутся обыкновенные люди, «простые люди», как говорят американцы? Где они окажутся, когда этот могущественный организм сожмет их в своем кулаке?»
Черчилль не только предупреждал, что лейбористское правительство создаст «какую-то форму гестапо». Он утверждал: «Социализм неразделен с тоталитаризмом и поклонением государству; фундаментальные идеи социализма направлены не только против частной собственности, но и против свободы во всех ее формах».
«Гестаповская речь», как ее немедленно окрестили, вызвала мощную волну критики. Сара с одобрением написала отцу, что, если бы она была «думающим» избирателем, речь его заставила бы ее задуматься о совершенно новых чертах социализма, но при этом заметила, что не вполне уверена, что избиратели-лейбористы поймут, почему может произойти то, о чем он говорил. «Социализм во время войны, – написала она, – никому не принес вреда, а многим людям принес только хорошее. Дети в нашей стране никогда не получали такого хорошего и здорового питания, молоко распределялось поровну, богатые вовсе не умирали оттого, что их рацион не превышал рацион бедных, и нет сомнений, что коллективизм и готовность к самопожертвованию были сильнейшими узами, которые нас тогда связывали. Так почему, спросят они, это не принесет такую же пользу в мирное время?» На всякий случай Сара добавила: «Не думай, что я бунтарь!»
