Мартин Гилберт - Черчилль. Биография
В следующем выступлении по радио 13 июня Черчилль подчеркнул конструктивность политики консерватизма и по предложению Сары обратил особое внимание на четырехлетний план коалиционного правительства, разработанный Бевериджем и опубликованный два года назад. Согласно этому плану правительство намеревалось создать систему социального страхования, страхования от несчастных случаев на производстве и систему государственного здравоохранения, которые «сыграют большую роль в жизни и благополучии каждой британской семьи». Он заявил, что консерваторы обеспечат бесплатное молоко всем нуждающимся и всем детям моложе пяти лет. Но тем не менее он все равно чувствует необходимость осудить самым суровым образом насильственно внедряемые в сознание людей фантазии и утопии социалистов. Он также предупредил, повторяя мотивы «гестаповской речи», что если социалистическая система восторжествует, то «естественная периодическая смена партий у власти неизбежно придет к краху, и потому для упрочения абсолютной и неизменяемой системы власти в стране неизбежно понадобится политическая полиция».
Выступление Черчилль завершил рассуждениями о социальной политике, что тоже подсказала ему Сара. Он говорил о программе жилищного строительства, целью которой будет строительство домов для всех. «Для строительства, – сказал он, – будут задействованы все государственные и частные структуры, а все препятствия, будь то искусственное завышение цен, монополии или другие помехи, будут преодолены силой парламента и всей нации». Однако, несмотря на это обещание, речь в целом была принята не очень хорошо. Среди тех, на кого собиралось опираться консервативное большинство, ссылка на политическую полицию кому-то показалась оскорбительной, кому-то даже и нелепой. Кроме того, в обоих выступлениях чувствовалась усталость, и это не прошло незамеченным. «Ни в одном из двух выступлений нет настоящего ПМ, – сказала лорду Моргану одна из сотрудниц Черчилля, Эдит Уотсон. – В них нет огня».
В ходе избирательной кампании Черчилль не переставал думать о событиях в Восточной Европе. 14 июня московское радио сообщило, что четырнадцать польских политических лидеров, арестованных под Варшавой, предстанут перед судом в Москве. В то же время, несмотря на протест, выраженный Черчиллем лично Эйзенхауэру, американцы начали отводить войска с обширной территории в Центральной Германии и Чехословакии к той границе, о которой ранее была достигнута договоренность с Россией. Там советские власти уже устанавливали свой контроль. Черчилль полагал, что конфликта с Россией можно избежать. Он сказал Идену: «Пропасть между Британией и Россией не может быть преодолена иначе, как дружественными дипломатическими отношениями». Он также подчеркивал, что «сходство и единение между Британией и Соединенными Штатами отныне не только будут усиливаться, но они необходимы для общей безопасности».
Шла подготовка и к заключительной конференции Большой тройки, которая должна была состояться в Потсдаме через месяц. 14 июня Черчилль сказал в палате общин, что хочет взять с собой Эттли на тот случай, если кто-нибудь вдруг скажет: «Почему вы решаете эти вопросы, если в избирательных урнах окажется то, что лишит вас всех полномочий?» В этот момент парламентарий-лейборист выкрикнул: «А уважаемый джентльмен справа не собирается брать с собой гестапо?»
Несмотря на нестихающее эхо «гестаповской речи», популярность Черчилля оставалась огромной. Это почти везде подтверждалось огромным количеством людей, которые приходили приветствовать его во время предвыборных выступлений. Складывалось впечатление, что лидер нации в годы войны и лидер партии, погрязшей в предвыборной борьбе, – два совершенно разных человека. «Вчера вечером по дороге в Чекерс, – написал Джон Мартин жене 17 июня, – машина ПМ застряла в пробке в районе Уайт-Сити. Народ как раз расходился после собачьих бегов. Его немедленно окружила чрезвычайно возбужденная толпа, все улыбались, приветственно махали руками, кричали – ни малейшего признака недружелюбия или неприязни. Замечательная демонстрация отношения того самого «простого народа».
18 июня в Москве начался суд над четырнадцатью польскими политическими лидерами. Опять внимание Черчилля было приковано к коммунистической тирании на Востоке. Но его третье предвыборное выступление, состоявшееся через два дня, имело успех не больший, чем два предыдущих. «Он очень подавлен, бедняжка, – написала Клементина дочери Мэри. – Говорит, что потерял навык и очень переживает по этому поводу». Выступая, Черчилль объяснял, что ни одно социалистическое правительство не может допустить никаких возражений со стороны парламента, поскольку это может в любой момент привести его к поражению. При этом критика социализма не заставила его отказаться от тех радикальных взглядов, которые он активно выражал тридцать пять лет назад. В письме Идену от 23 июня он заметил: «Нет ничего безнравственного в национализации, если честно расплачиваться с людьми, которым изначально принадлежала собственность».
21 июня избирательная кампания достигла апогея. В этот же день из Москвы пришло известие о том, что двенадцать из четырнадцати польских политических лидеров приговорены к тюремному заключению на сроки до восьми лет. Для Черчилля, который так долго и упорно боролся за демократическое будущее Польши, новость стала окончательным подтверждением того, что повсюду, где коммунисты устанавливают свою власть, насаждается тирания.
Но больше всего тревожило Черчилля не возникновение социалистических идей в Британии, а то, что руководство парламентской Лейбористской партией будут осуществлять партийные функционеры – «нерепрезентативные личности», как он назвал их в выступлении по радио 20 июня, которые будут «делиться тайнами и отдавать распоряжения руководящим министрам – так называемым министрам короны». Это опасение подкрепилось заявлением председателя исполкома Лейбористской партии Гарольда Ласки. Он сказал: несмотря на то что Эттли поедет с Черчиллем в Потсдам, Лейбористская партия не утвердит ни одно решение, принятое там, без предварительного обсуждения на исполкоме партии.
30 июня, в своем последнем предвыборном выступлении по радио, Черчилль заявил, что влияние руководства Лейбористской партии на министров «несовместимо с принципами, которые до сих пор господствовали в общественной жизни Британии, и подрывает все наши парламентские институты». Тем, кто полагал, что можно проголосовать за лейбористов или либералов, но при этом оставить прежнего премьер-министра, Черчилль сказал: «Совершенно недостоверны домыслы, которые сейчас стали появляться, что вы можете на этих выборах проголосовать за моих политических оппонентов и при этом не проголосовать за мое отстранение от власти. Вы можете так поступить не раздумывая, если считаете это правильным и что так будет лучше для страны. Все, о чем я прошу вас, – сделать это с открытыми глазами».
В записке от 3 июля коллегам по кабинету Черчилль подчеркнул: необходимо приложить максимум усилий в области жилищного строительства. К этому надо подойти точно с такой же энергией, какая вкладывалась «в каждое выигранное нами сражение». Он также попросил их подготовить проект законодательства по национальному страхованию и по национальной службе здравоохранения. Этим вечером он выступал в Уолтемстоу, где лейбористы представляли большинство и были особенно активны. Его речь была встречена таким гулом и свистом, что он едва мог говорить.
В выборах участвовали три сотни кандидатов от либералов во главе с сэром Арчибальдом Синклером, которого Черчилль призывал войти в парламент после Первой мировой войны. Еще одним либералом – другом Черчилля была Горация Сеймур, у которой был коттедж на территории поместья Чартвелл. Вечная либералка, она написала ему 3 июля, что собирается и в этот раз голосовать за либералов, поскольку не может найти кого-либо из партии, кто был бы готов уступить свое место в пользу кандидата от консерваторов, как того хотел Черчилль. «Трезвость и мудрость Консервативной партии вызывали очень большие сомнения до 1939 г., – написала она ему. – Никто не смог бы опровергнуть эти сомнения лучше, чем ты, дорогой Уинстон!»
5 июля был днем голосования. Чтобы посчитать голоса военнослужащих за рубежом, перед объявлением результатов сделали трехнедельную паузу. Черчилль запланировал десятидневный отпуск между днем голосования и началом Потсдамской конференции. 7 июля он с дочерью Мэри улетел в Бордо, а оттуда уехал на юг, в Шато-де-Бордаберри, близ испанской границы, где собирался неделю отдохнуть. По утрам он купался в Атлантическом океане, а в середине дня рисовал. «Сначала он бывал подавленный и усталый, – позже вспоминала Мэри. – Но как скоро магия живописи овладевала им, он на несколько часов погружался в нее целиком и отстранялся от тревожных мыслей о настоящем и будущем».
