Мартин Гилберт - Черчилль. Биография
Ночь Черчилль провел в поезде Эйзенхауэра, 4 марта снова вернулся на территорию Германии, посетил 1‑ю канадскую армию, а затем в деревне Гох выстрелил из 8-дюймовой пушки. «Уинстон недоволен, что его не пускают ближе к фронту», – записал Брук в дневнике. Ночевал он опять в поезде Эйзенхауэра, который за это время переместился в Реймс. В штабе Эйзенхауэра на окраине города он провел целый день, наблюдая в картографическом кабинете за ходом боев.
Из Реймса Черчилль телеграфировал Идену, что «чрезвычайно обеспокоен Польшей». Поэтому он даже не хотел, чтобы Британия выражала какой-то протест против советских действий в Румынии, чтобы у Сталина не было никаких оснований, сославшись на «процентные договоренности», достигнутые в прошлом октябре, упрекать Британию в нарушении взаимопонимания в тот самый момент, когда борьба за Польшу достигла предела. Во второй телеграмме Идену, отправленной в тот же день, Черчилль написал, что «собирается приложить максимум усилий, чтобы Польша сама решала свои проблемы и польские солдаты, служащие у нас, могли бы туда вернуться».
Четвертую ночь подряд Черчилль провел в поезде Эйзенхауэра и утром 6 марта улетел в Лондон. В первом письме, написанном в этот день и адресованном парламентарию от Консервативной партии, он снова выразил озабоченность Польшей. «Мы сейчас стараемся сделать так, чтобы соблюдались не только буква, но и дух Ялтинских соглашений относительно Польши», – написал Черчилль. Однако в тот же день он узнал, что только московским кандидатам будет позволено стать членами правительства Польши. «Теперь очевидно, – сказал Черчилль коллегам, – что русские не собираются выполнять условия, о которых мы договорились». Таким образом, Ялтинские соглашения по Польше оказались фактически аннулированы спустя двадцать три дня после их принятия.
7 марта пришли зловещие вести из самой Польши. Два железнодорожных состава с запломбированными вагонами, в которых находились две тысячи польских священников, интеллигентов и учителей, были отправлены в советские трудовые лагеря. Было арестовано 6000 польских офицеров, которые сражались против немцев в частях, верных польскому правительству в Лондоне. Многие из них были убиты. Прочитав эти сведения, Черчилль попросил переслать их Рузвельту.
В тот же день Кельн был оставлен немцами и части американской армии перешли Рейн. Но радость от этих успехов была омрачена тем, что советские оккупационные власти в Румынии стали угрожать, что заберут бывшего премьер-министра генерала Радеску из убежища, которое он нашел в здании британской военной миссии. Вечером Черчилль сказал в военном кабинете, что британская военная и авиационная миссии в Румынии намерены открыть огонь по русским, если они попытаются захватить Радеску силой. Военный кабинет согласился, что военные миссии должны «при необходимости открыть огонь», чтобы защитить беженца.
У Черчилля к этому времени уже развеялись все иллюзии относительно Сталина. Он больше не собирался позволять русским свободно хозяйничать в Румынии в обмен на их признание некоммунистического правления в Греции. «Отказ в праве на существование оппозиционных партий и депортация противников коммунизма, усилившаяся в последние недели, – телеграфировал он Рузвельту 8 марта, – превращает в фарс Ялтинскую декларацию свободной Европы». Он также сообщил президенту, что «все партии и классы Британии всей душой против советского господства в Польше. Лейбористы выступают не меньше консерваторов, и социалисты не меньше католиков. Как только выяснилось, что нас вводят в заблуждение и что хорошо известная коммунистическая практика применяется в Польше либо непосредственно русскими, либо их люблинскими марионетками, в британском обществе сложилась очень тяжелая ситуация».
Черчилль призывал Рузвельта соединиться и «оказать упорное давление» по вопросу сохранения свободы Польши. Но здоровье Рузвельта не позволяло ему не только ответить, но даже прочитать телеграмму Черчилля. Он умирал, но его состояние скрывалось даже от ближайшего союзника и партнера. 18 марта в обращении к Рузвельту Черчилль выражал надежду, что его телеграммы по поводу Польши, Румынии и прочих не вызывают скуку, и добавил: «Наша дружба – скала, на которой я строю мир будущего, пока являюсь одним из его строителей. Мир с Германией и Японией не принесет особого покоя ни вам, ни мне (если я еще буду иметь к этому отношение). Я замечаю в последнее время, что, когда завершается война гигантов, начинается война пигмеев. А измученный и голодный мир способствует их наступлению. Как отреагирует Сталин или его преемник, – спрашивал Черчилль президента, – на наше отношение к этому?»
В тот день, когда была отправлена эта телеграмма, Черчилль узнал, что с момента высадки в Нормандии погибла 71 000 американцев. Потери британцев и канадцев за тот же период составили 33 000 человек. Тем временем Монтгомери готовился к новому наступлению. 23 марта Черчилль на самолете «Дакота» вылетел в Голландию и приземлился на изрытом воронками от снарядов аэродроме в Венло. Оттуда на машине он пересек границу Германии и прибыл в штаб-квартиру Монтгомери. «Есть надежда форсировать реку сегодня ночью, – телеграфировал Черчилль Сталину, – и завтра утром закрепиться на плацдарме».
В предутренние часы 24 марта Черчилль из артиллерийского наблюдательного пункта следил за началом наступления Монтгомери. В нескольких километрах к востоку на противоположный берег Рейна был сброшен парашютный десант.
Кадоган, сидя в Лондоне, записал в дневнике: «Монти атаковал прошлой ночью и, похоже, удачно. ПМ, разумеется, там». Более двух тысяч самолетов пролетели за реку. Позже Черчилль вспоминал, что в то же время «самолеты парами и тройками возвращались как-то неровно, охваченные дымом и даже огнем. С неба падали обломки. Воображение, основанное на опыте, рисовало жестокую и мучительную картину».
Черчилль с Бруком объехали весь фронт Монтгомери – сначала в Ксантен, затем через Мариенбаум на высоту к югу, откуда наблюдали за переправой 51‑й дивизии. На следующее утро Черчилль более чем на полтора часа поднялся в воздух на маленьком самолете Монтгомери «Мессенджер». Он пролетел 220 километров на высоте всего полутора сотен метров. Пилот самолета капитан Мартин позже вспоминал, как они на маленьком самолете, без радиосвязи с землей, осматривали оборонительные позиции немцев к востоку от Рейна и видели вспышки британской артиллерии к западу. «Я опасался, – записал Мартин, – в первую очередь американцев, которые не могли знать, что это наш самолет».
Благополучно вернувшись, Черчилль отправился в штаб-квартиру Эйзенхауэра. Оттуда он, Эйзенхауэр и Монтгомери поехали в Бюдерих, на западный берег Рейна. Потом Эйзенхауэр уехал. Черчилль с Монтгомери собрались двигаться дальше, но тут Черчилль заметил поблизости небольшой катер. «Может, нам переправиться и посмотреть, что на том берегу?» – спросил он. «Почему бы и нет?» – неожиданно быстро согласился Монтгомери.
В компании нескольких старших офицеров-американцев они переплыли на восточный берег. «Мы высадились на залитый солнцем, абсолютно мирный немецкий берег, – позже вспоминал Черчилль, – и совершенно спокойно погуляли там с полчаса». Переправившись назад, они снова поехали в Бюдерих. Там Черчилль зачем-то решил полазить в руинах разбитого дорожного моста. В это время примерно в километре от них в реку стали падать немецкие снаряды. Постепенно они стали падать ближе. Потом один пролетел у них над головами и врезался в воду. Снаряды взрывались от удара о дно и поднимали огромные фонтаны. Еще несколько снарядов упало среди автомобилей, которые стояли недалеко от них под прикрытием берега. Тогда генерал Симпсон, командующий этим участком фронта, подошел к Черчиллю со словами: «Премьер-министр, перед вами снайперы. Они простреливают обе стороны моста. Я не могу взять на себя ответственность за вашу безопасность здесь и должен просить вас уйти».
Черчилль схватился за одну из искореженных балок моста. «Выражение лица Уинстона, – позже вспоминал Брук, – напоминало лицо ребенка, которого нянька уводит от его песочных замков на пляже!»
Черчилль вернулся в штаб-квартиру Монтгомери, где, продолжая думать о политическом будущем Европы, сказал Колвиллу, что ему «очень не нравилась мысль о расчленении Германии до тех пор, пока не рассеялись все сомнения о намерениях русских».
На следующий день Черчилль снова переправился через Рейн, на этот раз по понтонному мосту, и провел более полутора часов на восточном берегу. Это был момент глубочайшего удовлетворения после пяти с половиной лет ожесточенной борьбы, неудач, несбывшихся надежд и бесконечного напряжения. Затем он переправился обратно, на этот раз на барже для перевозки танков. На западном берегу реки они с Бруком и Монтгомери устроили обед, после чего Черчилль записал в особой тетради Монтгомери: «Рейн и все его укрепления уже за спиной 21‑й группы армий. Разбитая армия, не так давно господствующая в Европе, отступает. Цель, еще недавно казавшаяся недостижимой, достигнута теми, кто славно сражался под командой преданного своему делу и вызывающего чувство гордости военачальника. Вперед, на всех крыльях к окончательной Победе!»
