Виктор Астафьев - Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001
Преданно — Виктор Петрович
25 декабря 1995 г.
Красноярск
(А.Михайлову)
Дорогой Саша!
Прими мой новогодний привет и самое искреннее пожелание доброго здоровья и всего хорошего, что ещё возможно в нашей жизни.
Не знаю, получил ли ты моё письмо в ответ на твоё и вырезки из «Независимой», которая утвердила антибукеровскую премию. Рад, что она присуждена Алёше Варламову, написавшему и в самом деле хорошую повесть «Рождение». Но довелось мне, Саша, читать присланную из Петербурга повесть, конечно же, с претенциозным, конечно же, с выверченным названием, которые горазды давать интеллигентно себя понимающие евреи. Вот это — страх и страсть. Повесть о том. как от рака умирает восьмилетняя девочка, и как отец с матерью пытаются её спасти и на пути своём, ужасном, мученическом, встречают много равнодушных людей и мерзавцев тоже, но ещё больше людей бескорыстных, добрых, понимающих и даже на себя принимающих чужое горе.
Писано с натуры, думаю, сам автор пережил сию трагедию. И вот эта-то чудовищная, вроде бы для литературы и непригодная книжка вселяет в сердце веру в доброе начало человека, уважение к жизни, до стона выстраданную любовь к ребёнку. Девочка-крошка, проходя через страдания невыносимые, становится мудрой, всепонимающей женщиной и даже в какой-то период болезни делается мудрее своих родителей, даже пытается их успокоить невинным и святым обманом, пока не раздавливает её болезнь, ищет компанию среди детей и находит её среди таких же обречённых малышей, дружит с мальчиком, тоже обречённым, но на вид «хорошо» выглядящим, по школе тоскует, по всей этой жизни, которую мы клянём. Будь я каким-нибудь начальником иль лучше волшебником, я бы все премии, в том числе и Букеровскую, отдал бы этой книжке Михаила Черкасского — «Сегодня и завтра, и в день моей смерти», изданной однотысячным тиражом и затерявшейся бесследно в кучах литературного хлама.
Какой всё же плавун или плывун под всеми нами, под всей нашей жизнью бродит, шевелится, готовый нас засосать в любой час, утопить бесследно.
Кстати, ещё одна книга в моём зрелом уже возрасте произвела на меня такое же ошеломляющее действие — это маленький, но великий роман Трамбо «Джонни получил винтовку». Читал ли ты её? Если нет, возьми в библиотеке, она шесть лет назад выходила в «Художественной литературе», и я горжусь тем, что первую публикацию помог пробить переводчику Шрайберу, пусть и в «Сибирских огнях». Шрайбер этот, старый переводчик, когда-то подарил нам «Три товарища» Ремарка и ещё что-то. Читать такие книги тяжело. Я с трудом одолевал за присест три-четыре страницы, но уж и в голову, и в сердце входят они дюймовыми гвоздями. Прочитавши «Джонни», ты поймёшь, почему его автора, коммуниста, отсидевшего в тюрьме за своё творение, переведённое на все действующие в мире языки, экранизированное в Голливуде, не пускали к нам так долго и упорно. Не прочитав «Джонни», я бы писал совсем по-другому и другой роман о войне. Таково разлагающее влияние заокеанского янки на русского писателя.
Статью Давыдова немедленно перепечатала наша фашистская газета, называющая себя «народной» и никак выше трёхтысячного тиража не выбивающаяся, а редактора её, в третий раз возжелавшего власти, народ никак не изберет, забодал и на этот раз вместе с фашиствующим предводителем, вечным военнопленным Руцким, посулившим на предвыборных встречах всех пишущих отправить на лесоповал.
После всего этого предвыборного бесовства, дурнописи и стадного ора с каким же восторгом прочитал я в «Литературке» заметки Ваншенкина. Обними его за меня, облобызай и поздравь с Новым годом! Учусь у него выдержке, мудрой печали, хотя мой сибирский норов, называемый интеллигенцией выдержкой и воспитанностью, часто мне мешает. Хер ли сделаш, ковды детдом, ФЗО да казарма — основные средства воспитания позади, а впереди одно средство осталось — смирение?! Марья моя на меня уж петухом иной раз налегает, но хвост у неё тоже вылез, один голосишко остался, а что мне одинокий голос человека?
Меня может токо медведь подмять аль змея ползучая вроде Давыдова укусить, да и то я, уж антибиотиками напичканный, выдержу. Однако и укус змеи, и когти медвежьи оставляют раны на теле.
Зима стоит сиротская, без мороза и снега — это значит по весне она ударит холодами и снегом, цветы подомнёт, больных лёгкими в постель свалит. Ох-хо-хо-хо-нюшки! Но будем жить, радоваться остатним летам и солнышку, ждать победы на футбольных полях, ибо на полях разума по просторам российским ждать уже нечего. Оборзели, ещё больше ослепли и очумели русские люди — сами в яму лезут. Ну, да Бог им судья!
Крепко обнимаю тебя. Виктор
1995 г.
(В редакцию газеты "Красноярский комсомолец"
Дорогие ребята!
Пишу вам потому, что с уважением отношусь к вашей газете. В неуважаемые газеты я не пишу и в неуважаемых газетах и журналах стараюсь не печататься, особенно когда «органы» отсебятиной занимаются. Вот подхватились и ну писать о том, что я в депутаты наладился. Ну, что бы позвонить, спросить, уточнить, нет, садят напропалую и с уверенностью излагают «мою платформу», а журналист Никитинский в «Комсомолке», ко всем и ко всему относящийся с высокомерной гордыней, отчего-то разразился руганью, демонстрируя знание лагерного жаргона. Рядом, кстати, с опровержением на его же материал разухабистое перо его звучало особенно убедительно.
Ну да Бог с ним, таково, видать, время, таково отношение к своей профессии — в прежние годы опровержение в газете дорого обходилось журналисту, можно было и работы лишиться, а сейчас, видать, и «лёгкость пера» и реагаж на него подобны тому, что зовётся по-русски: «будто с гуся вода».
Мне хотелось бы предостеречь от излишней горячности и легкомыслия прежде всего журналистов, а молодым вашим читателям и вам пояснить насчет Букеровской премии — отчего это я «вылетел из списка» кандидатов на премию вторично.
Первый раз это произошло по моей личной просьбе — роман не закончен, вышла всего лишь первая книга, вот когда закончу, — писал я в комитет по премии Букера...
Второй раз мне и писать не пришлось — «хозяин», «меценат» или «спонсор» премии Букера, Фрэнк Грин, кстати, сын писателя Грэхэма Грина, летом побывал у меня в гостях в Овсянке и поинтересовался моим отношением к нынешним кандидатам на премию Букера. Я уверенно, не раздумывая, назвал роман Георгия Владимова, с которым с молодых литературных лет знаком и к сочинениям которого отношусь почтительно, к «Верному Руслану» с восторгом, к первой половине романа «Генерал и его армия» — тоже. «А ещё кого назовёте?» — спросил гость, и я, подумав, назвал «Казённую сказку» Павлова, на мой взгляд, самого крепкого, талантливого и умного из нынешних молодых писателей. Естественно, возник вопрос и насчёт моей персоны, и я снова был вынужден попросить подождать окончания романа и, стараясь смягчить и закруглить разговор, добавил, что премий всяческих я наполучал много, а старый, гонимый и всегда ругаемый Владимов ни одной российской премии до сих пор не получил и, не глядя вроде бы на убедительную критику уважаемого писателя Владимира Богомолова, я считаю Владимова кандидатурой номер один. Писатели, да ещё писатели, занявшиеся критикой, всегда очень субъективны, сказал я Фрэнку Грину, И если придерживаться точки зрения русского реалиста, в том числе и Богомолова, то ни «Гулливера», ни великого «Дон-Кихота», ни тем более «Барона Мюнхгаузена» в мировой литературе не существовало бы, с чем «букеровский бог» весьма охотно согласился.
