Дед Мавр - Александр Евгеньевич Миронов
Не поэтому ли такими живыми, запоминающимися предстают перед читателями герои повестей и многочисленных рассказов писателя Янки Мавра? Не берусь категорически утверждать, но уверен, что если не все без исключения, так большинство этих героев наверняка «списаны» с живых прототипов.
Убедился я в этом после того, как, год с небольшим проработав в Гродно, смог вернуться в Минск.
Журналистской работы и для «Звязды», и для Советского Информбюро на Гродненщине хватало. Город не очень значительно пострадал от нашествия немецко-фашистских захватчиков. Но хотя со дня Победы успело пройти немногим более года, становление жизни, перестройка ее на наш, советский лад все еще продолжались.
Ничего удивительного: ведь местные жители до начала Великой Отечественной войны всего лишь без малого два года прожили, как они говорили, «за Советами». А пришли немцы, фашистские «цивилизаторы» не пожалели ни виселиц, ни автоматных и пулеметных очередей, ни изощреннейших людоедских пыток, чтобы выжигать и вытравливать у гродненцев память о Советском Союзе.
Потому и надо было после войны возрождать буквально все с самого начала: в городах и населенных пунктах — органы Советской власти, в сельской местности впервые — колхозы. И промышленность надо было не восстанавливать, как в восточных районах Белоруссии, а почти целиком создавать заново, с расчетом на индустриальное будущее. И жилые дома ремонтировать и строить новые. И открывать новые школы, больницы, клубы.
А вдобавок все еще продолжалась массовая послевоенная миграция. Десятки семей поляков вместе со всем своим скарбом переселялись на запад, в Народную Польшу. С запада на восток один за другим через Гродно шли железнодорожные эшелоны с демобилизованными советскими воинами. С востока на Гродненщину день за днем приезжали переселенцы — рабочие, служащие, специалисты.
Обо всем этом приходилось ежедневно передавать по телефону в редакции, по узловым вопросам писать статьи, о героях восстановления народного хозяйства — очерки для «Звязды» и Совинформбюро. Работы хватало, даже о поручении Деда ни разу не вспомнил…
Так и прошел весь год. До следующей весны, когда смог, наконец, навсегда перебраться в Минск.
Сборник «Никогда не забудем» уже подготовили к отправке в типографию: обошлись без меня. Мавр был занят другой работой, почти заново переписывал свою повесть «Полесские робинзоны», впервые выпущенную в свет задолго до войны, в 1932 году.
Я удивился:
— Зачем ты это делаешь? Ведь «Робинзонов» уже переиздавали.
Дед хитро прищурился, помолчал и вместо ответа спросил:
— А ты читал?
Пришлось покраснеть:
— Нет.
— То-то и оно. Привык, как некоторые другие. Мол, Янка Мавр — это заморская экзотика, приключения. А многое ли ты знаешь о родной белорусской земле? О ее лесах и болотах? О зверях и птицах, их особенностях, повадках? Наконец, о деревьях, кустарниках, цветах и травах? Прочитай, сам убедишься, что приключения моих робинзонов, Мирона и Виктора, даже их схватка с бандитами — не главное. Главная цель книги — на всю жизнь привить сегодняшним школьникам, которые через несколько лет станут взрослыми людьми, любовь к природе. На всю жизнь! Потому что без любви к природе и без заботы о ней ни сами мы, ни наши потомки ее не сберегут!
— Значит, ты…
— Не я. Алесь уговорил, чуть не силой заставил переписать, когда переиздание повести было включено в перспективный издательский план. Убери, говорит, всю свою учительскую дидактику, дай вместо нее простор художественному мышлению, не описывай, а живописуй, образно показывай, как все происходит. И о фоне, о природной обстановке, окружающей робинзонов на каждом шагу, ни на минуту не забывай. Тогда и получится то, что нужно.
Я не очень поверил ссылке на Алеся, Александра Ивановича Якимовича, постоянного и неизменного редактора Янки Мавра, с которым Дед дружил и в довоенные годы, и после. Разговор на эту тему у них, конечно, был, иначе Мавр не стал бы ссылаться. Но думаю, сам он еще в большей степени, чем Якимович, почувствовал, что повесть нуждается в углублении, в художественной доработке. В такой творческой доработке, после которой будущие читатели вместе с Мироном и Виктором обязательно окажутся на островке среди бескрайних полесских болот.
Подумалось о болотах, и вдруг сразу вспомнилось наше, навсегда исчезнувшее под толстым слоем желтого песка, на Московской: сколько живых чудес находили, бывало, мы, тогдашние робинзоны, в его камышовых «джунглях»! А Иван Михайлович будто уловил это дорогое для меня видение и улыбнулся:
— Помню, как вы путешествовали по болоту, плавали на самодельном плоту… Только, бывало, и слышно: «Мирон» да «Мирон»… Выйдет это издание, непременно прочитай: не узнаешь ли кое в чем себя…
— Вот, оказывается, откуда у Виктора взялся друг с таким редким именем? — сам не знаю почему, обрадовался я.
Но Дед лишь пожал плечами:
— А чем плохое имя?..
Разговор о «Робинзонах» возобновился у нас лет восемь спустя, уже после того, как в моем переводе на русский язык вышел сначала роман Янки Мавра «Амок», а вслед за ним полесская повесть. Я, признаться, ожидал похвалу от Деда, потому что очень добросовестно работал над переводами. А услышал его отзыв и ушам своим не поверил:
— Думаешь, я от них в восторге? Ничуть.
— Зачем же сам просил?
— Правильно, просил. Иначе поручили бы какому-нибудь строчкогону, который согласен переводить хоть с ирокезского, абы гроши платили. Потом красней: вместо кузнечиков-«конікаў» — лошадки, вместо улыбки-«усмешкі» — ухмылка… Помнишь, Яковлев ко мне приезжал? Все прошлое лето просидели с ним над переводом повести «Путь из тьмы». Скоро выходит в Москве, позднее обещают переиздать в Ленинграде. А знаешь, чего мне стоило выправить его отсебятину?
— Но при чем же здесь я?
— У тебя все правильно, ни к одной фразе придраться не могу. Но прочитал твои переводы Якимович, и… не обидишься на него?
— Начал, так и выкладывай до конца.
— «Нет,— говорит,— это не Мавр, а Миронов». И правильно: у каждого из нас свой стиль, своя манера письма, свои языковые особенности и оттенки… Любая из моих фраз под твоим пером звучит чуть-чуть по-иному: доподлинно заменить друг друга в прозе никому не дано. Поэтому чем больше человек знает языков, тем обширнее его словарный запас: ищи, выбирай из него единственно определяющие суть и смысл слова для переводимого тобою текста.
Что
