Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя - Владимир Н. Яранцев
Об этом свидетельствовало подавление большого Куломзинского восстания 21–23 декабря 1918 г. Восставшие освободили около 200 заключенных в тюрьмах, включая эсеров и меньшевиков – членов Учредительного собрания, арестованных по приказу Колчака. Но силы были неравны, и вскоре восстание было разгромлено, и крайне жестоко. Хватали, сажали, расстреливали не только участников выступления, но и, как свидетельствуют современники, первых попавшихся. Всего погибло около тысячи человек. Трупами были усеяны берег и лед Иртыша; по льду, согласно историкам, на куломзинских повстанцев наступали отряды казаков. По нему же, по собственным воспоминаниям, полз и оказавшийся причастным к этому плохо подготовленному восстанию Иванов, спасавшийся от колчаковских патрулей. Однако история этого «причастия» вызывает сомнения: зачем какой-то «печатник», пишет Иванов, обратился к нему, в разгар его рабочей смены, с просьбой «поднять не то роту, не то батальон мобилизованных мужиков» на антиколчаковское выступление, надеясь на его «ораторские способности»? Как пишут историки, восстание было провалено во многом благодаря обнаружению колчаковской контрразведкой конспиративных квартир, в результате чего руководство выступлением было нарушено и не все оказались предупреждены об отмене восстания. Так что этот самый «печатник», подбивая Иванова к руководству отрядом «мужиков», т. е., видимо, солдат, явно его провоцировал, что могло стоить Иванову жизни. Если так и было, то ясно, почему он скрывался от патрулей – ему могли предъявить попытку антиколчаковской агитации, и кто-то этого, наверное, очень хотел. Тем более что сразу вслед за этим эпизодом Иванов рассказывает о якобы нечаянной встрече с журналистом конфискованной еще в Кургане типографии «Курганского вестника» Татариновым, который назвал его практически большевиком. Вовсеуслышание, посреди людного Любинского проспекта! Если усомниться в первом эпизоде, с участием в восстании, то тогда надо взять под сомнение и это уличное столкновение. Скорее всего, Иванова подозревали еще до восстания (колчаковская контрразведка была весьма квалифицирована), пытались спровоцировать, а потом арестовать. И кто, как не Татаринов, мог лучше всего это сделать. Тем более что жил с Ивановым «на одной улице», был его соседом.
Пришлось срочно менять жилье. Сделать это было нелегко: готовы даже были платить по 300 или 500 рублей «тому, кто укажет свободную квартиру» – такие объявления встречались тогда в газетах. Но Иванову повезло, и его пустил в свою комнату новый друг – недавно приехавший из Петрограда начинающий писатель Николай Анов, настоящая фамилия которого была тоже «Иванов». Может, это забавное совпадение и положило начало быстро завязавшейся дружбе. Выяснилось также, что оба печатались в горьковском «Сборнике пролетарских писателей», только Анов в самом первом, 1914 г. издания, а Иванов во втором. Зато он, в отличие от Анова, получал от Горького письма. Это произвело впечатление: «Молодой наборщик переписывается с известным писателем! Это казалось невероятным!» – вспоминает Анов. Особенно если учесть еще, что Иванов был на четыре года моложе – существенная разница для тех, кому за двадцать лет. Мог ли Анов отказать такому человеку? Не исключено, что и сам петроградец мог предложить у него пожить. Пусть это и была «избенка, похожая на курятник, в глубине двора, который почему-то был загроможден навозными кучами». Не обошлось, правда, без посредника, питерского земляка Анова В. П. Рябова-Бельского, человека для них уже «пожилого», 39-летнего. Только осталось «за кадром», как он познакомился с Ивановым, воспоминаний он, увы, не оставил. Возможно, благодаря тому, что тоже играл на сцене: «Тоже пролетарский поэт! Артист! Как я!» – сказал В. Рябов-Бельский, знакомя земляка с Ивановым. Но главное, они все были типографщиками и литераторами, сближение было неизбежным. Надо было появиться еще одному общему делу, чтобы уже окончательно закрепить возникшее братство.
И оно возникло как полууголовное-полубольшевистское. Из всех вариантов – «уйти к партизанам», ограбить колчаковскую типографию, где печатались деньги или «связаться с подпольем» в предчувствии близившегося восстания («История моих книг») – выбрали изготовление фальшивых паспортов, которое им предложил представитель омского большевистского подполья «товарищ Афанасий», он же А. А. Назаров-Наумов. Историки пишут, что Иванов и его «творческая группа» – чуть позже к ним присоединился еще один питерец Г. Петров (Часовников) – изготовляли фальшивки исключительно по заказу подполья и спасли тем самым много беглых революционеров, дезертиров колчаковской армии, «других нелегальных». Но вряд ли только для них: вечно бедствующему Иванову и его жене это была хорошая статья дохода, и он мог продавать продукцию любому желающему. Характерны в этом смысле воспоминания Б. Четверикова, который видел, «как на пустырях, на запасных путях железной дороги встречаются со Всеволодом какие-то люди». И как-то раз он предложил Б. Четверикову приобрести «товар»: «В совершенно безлюдном месте Всеволод достал с десяток отлично сфабрикованных паспортов и предложил мне выбрать подходящий». Видно, предприятие было поставлено на широкую ногу, процветало. И как тут возразить, что он не был подпольщиком, почти большевиком.
Нет, Иванов по-прежнему оставался только литератором, писателем, которому политика только мешала «изготавливать» – создавать, творить, новые произведения. А не паспорта, отнимавшие и время, и талант: ведь не простые они были, а «отлично сфабрикованные». Но знал и чувствовал, что отличными, лучшими, по сравнению с предыдущими, у него получаются его новые рассказы. И тем лучше, чем он чаще возвращался к опыту своих «горьковских» рассказов – «По Иртышу» и «Дед Антон». И мы, после экскурса в омскую политику рубежа 1918–1919 гг. возвращаемся к теме горьковского следа в рассказах Иванова той поры. «Американский трюк», как мы помним, публиковался с подзаголовком «По блоку. Листки воспоминаний». А это почти по Горькому, по названию цикла его рассказов «По Руси», которые он публиковал в «Летописи» под заголовком «Воспоминания». И, наверное, забывал Иванов обо всех паспортах и подпольщиках, когда садился за свое место в комнатке Анова и начинал писать. Об этом особо оборудованном месте рассказывает в своих мемуарах Г. Петров: «Анов смастерил у окна “пролетарский кабинет”
