Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя - Владимир Н. Яранцев
Такой же трагикомической смекалкой одарен герой другого «скитальческого» рассказа «Дуэн-Хэ – борец из Тибета», который исчезает, оставляя своего наивного напарника отдуваться за себя – мнимого борца и настоящего проходимца. За этим напарником кроется сам Иванов, в своих скитаниях часто называвший себя «Савицкий», по девичьей фамилии своей матери. Мечтатель, безгрешный романтик, которого судьба занесла на край света, в забайкальский Зейск, – идеальный образ себя самого в дореволюционном прошлом.
По сравнению с печальным революционным настоящим, жизнь в омской Нахаловке, среди халуп, кустарных мастерских, трактиров, «веселых домов» была невеселой. Маршрут Иванова на работу в типографию лежит «через пустыри и овраги по осенним лужам километров в десять», пишет он в «Истории моих книг», да еще в лохмотьях, мешающих заходить к знакомым литераторам. Вдобавок сильно хворал его брат Палладий, больной малярией, «лечение стоило дорого», «провизия дорожала». Настроение портила зима, «на редкость постылая и подколодная», и грянувшая вскоре смерть Палладия, которого увезли в холерный барак на верную гибель. И ко всему прочему – правительственный переворот, приведший к власти Колчака, усилившего в городе и во всей Сибири самые худшие ожидания неизбежности Гражданской войны. И хаоса, который рос день ото дня. С одной стороны, восстания против режима военщины в Омске и окрестностях и по всей Сибири. С другой стороны – успехи армии Верховного правителя на фронтах: взятие Перми, Уфы, Чистополя, и сам адмирал, при всей своей дурной славе сатрапа, имел склонность к мягким решениям и поступкам, был благороден, аристократичен. И хотя в целом Иванов поддерживал эсеровскую, антиколчаковскую политику, он мог и колебаться. Особенно когда на сторону Правителя встали Вяткин, Г. Маслов, Сопов. Может, под влиянием таких противоречивых представлений Иванов «вдруг написал несколько сказок, наполненных неодолимым и неистовым славословием жизни». Но тут возникает путаница – эхо того самого хаоса конца 1918 г.: сказки, если понимать их в жанровом значении, в ряду легенд и мифов, были созданы им до революции или в начале 1918 г. (см. газету «Согры») и, согласно биографам писателя, были опубликованы только в мае-июне 1919 г. в журнале «Возрождение» («Кургамыш – зеленый бог», «Как Аягул согрешил», «Когда расцветает сосна», «Кызымиль – зеленая река»). Сам же Иванов подтверждает это, говоря в «Истории моих книг», что «Сорокин помог напечатать эти сказки в кооперативном журнальчике», а «Возрождение» как раз и было «журналом общественной жизни, рабочей кооперации и литературы». Но далее Иванов пишет, что гонорар от этой публикации он отдал возвратившейся в Павлодар матери. А ее отъезд уверенно датируется как «ноябрь – начало декабря 1918 г.». Значит, речь должна идти не о казахско-алтайских сказках, а о каких-то других рассказах или очерках. Таким хронологическим требованиям удовлетворяет только рассказ «Американский трюк», опубликованный в том же «Возрождении», но в № 5–6 за 1918 г. Если это не ошибка биографов, как и отнесение книги Сорокина «Тююн-Боот» с предисловием Иванова к весне 1919 г. Но если это ошибка, и весь блок названных сказок вместе с «Американским трюком» был опубликован все-таки в «Возрождении» за 1918 г., то под определение «сказки» тогда подходят и рассказы Иванова о своих цирковых странствиях. Действительно, в них ведь не меньше «неистового славословия жизни», чем в сказках обычных.
Было, однако, в этих рассказах, примыкающих к циклу «По блоку. Листки воспоминаний» – к нему, кроме «Американского трюка», Иванов отнес также «Гривенник» (11 мая 1919 г., «Земля и труд», Курган), – и явно горьковское, реалистическое начало. В новом рассказе «Купоросный Федот» его герой, вчерашний солдат, хоть и не странствует в степи, зато строит в таежной деревне самолет «из жердей и свежекедровника». Потому что дерзает сказку сделать былью, полететь, улететь подальше от привычного, постылого. Так что и стремление к простору есть, и «светился» он тоже, хоть и по-своему – синим «купоросным» цветом лица, видимо, приобретенным на фронте отравлением газами. Но по-настоящему, истинным светом души светится герой другого рассказа Иванова «Анделушкино счастье». Юродивый – «на работу по неразумию своему не способен» и «говорит плохо, неразборчиво», – он тем не менее мечтает «весь мир к добру переделать». И для этого завладеть некоей легендарной книгой, «Миниар-Писанием», которую, как ему мерещится, он находит в местном храме. Но мечта в обоих рассказах превращается в фарс: Федот рубит свой самолет, а Анделушка, убегая из храма с вырванным из древней книги листком, обруган односельчанами и окончательно потерял остатки разума. Но именно «Анделушкино счастье» ближе всего Горькому. Сходство с его рассказом «Нилушка» очевидно.
О том, что Иванов знал этот рассказ Горького и не обошелся без него, когда писал свой, говорит совпадение, явно не случайное, имен опекавших юродивых женщин. У Горького это Фелицата, мать Нилушки, у Иванова это Фелисада Андреевна, тетка Анделушки. У Иванова рассказ почти мемуарный, и за Фелисадой стоит реальное лицо – тетка писателя, сестра его матери Анфиса Семеновна, которая в романе «Похождения факира» названа Фелицатой Семеновной. И знал он ее в годы жизни в Павлодаре, в период своего отрочества, но действие рассказа перенес, скорее всего, в родное село, на что указывает название горы в переводе на русский язык: «Лебяжья голова» – почти родное село Лебяжье. И получается, что смотрит Иванов на родное село глазами блаженного «мечтателя и боголюбца» Анделушки, и не может насмотреться. И, вопреки своей ностальгии, заканчивает рассказ столь печально: «Что он хотел сказать, никто не знает». Есть и в этих словах нечто автобиографическое: пока что его не очень-то понимают – что с рассказами, что с пьесами. Может, потому, что он и людей изображает необычных, необустроенных, «лишних». И поэтому в Горьком здесь нашел более родственную, чем Сорокин, душу.
В лабиринтах омской политики. Голгофа Георгия Маслова
На рубеже 1918–1919 гг. Иванов еще сохраняет симпатии к эсерам, наверняка оценивая, взвешивая их отношение к красным и к белым тоже. Горький Ленина и K° ругал нещадно в «Новой жизни» и книгах «Несвоевременные мысли» и «Революция и культура», вышедших в 1918 г., за что и была закрыта газета в июле того года. Но идти после этого к контрреволюционерам и белым и не думал. Ибо верил прежде всего в
