Неслучайные встречи. Анастасия Цветаева, Набоковы, французские вечера - Юрий Ильич Гурфинкель
Пастернак был дома, работал. И все же отвлекся, встал из-за стола, чтобы поприветствовать гостей. И даже растрогался, увидев розы. Они пробыли у него недолго и, как вспоминала Евгения Филипповна, расстались очень дружески и тепло. А на прощание – расцеловались.
5
Через два дня, на моем следующем дежурстве Роза Марковна вновь пришла навестить нашу пациентку. Я дал ей халат, проводил в отделение, где Нина Ильинична лежала уже не в стеклянном боксе, а на обычной кровати, загороженной раздвигающимися ширмами в своем помещичьем картузе с засаленным томиком Чехова в руках. Они общались недолго, после чего Роза Марковна засобиралась домой.
Но перед тем как ей уйти, мы еще посидели в ординаторской, она то и дело поглядывала на наши вокзальные часы на стене, вскользь рассказала мне, что у Нины Ильиничны есть дочь, но она, кажется, сама болеет и помощи от нее ожидать не приходится. А вообще-то Нина очень известный в Москве скульптор, встречалась со многими интересными людьми, правда, делиться своими воспоминаниями не очень-то любит.
В справедливости слов Розы Марковны после я убеждался не раз. Так, никогда мне не удалось услышать из ее уст ни о Блоке, ни о Марине Цветаевой, ни о профессорах ВХУТЕМАСа – Кандинском, Митуриче, Татлине, Фаворском, архитекторе Шехтеле, с которыми она работала.
Хотя в ординаторской кроме нас двоих никого не было, Роза Марковна, понизив голос, сообщила, что еще до высылки Александра Солженицына на Запад Нина Ильинична успела сделать его скульптурный портрет, пока единственный. Где он находится, завершен или нет – большая тайна, и лучше ее об этом не спрашивать. Но те, кому довелось его увидеть, говорят, что сходство поразительное…
Нина Ильинична находилась в отделении реанимации четыре дня. На пятый ее перевели в общую палату. А на шестой утром, когда я пришел на очередное дежурство, ко мне подошла молоденькая медсестра – видно, только после училища. Из-под прилизанной низкой челки на манер редкого гребня, налезающей на брови, на меня смотрели испуганные глаза. Срочно надо было подняться в кардиологическое отделение.
Объяснить, в чем причина такой экстренности, она не могла. В ответ только смущалась и пожимала плечами.
На всякий случай я прихватил с собой «амбушку», предупредил дежурного врача, чтобы дефибриллятор был наготове. Опасная для жизни аритмия при инфаркте может возникнуть внезапно, без каких-либо видимых причин. «Амбушка» – резиновая груша с маской, по форме напоминающая мяч для регби. В нашем обиходе так называют ручной прибор для искусственного дыхания по Амбу, т. е. с дозированной подачей воздуха в дыхательные пути во время реанимации. А дефибриллятор, как теперь широко известно, это такая штуковина, которая используется для экстренного восстановления сердечного ритма с помощью электрического разряда, довольно увесистая.
Я поднялся на второй этаж и прошел по коридору, где у стены стояли койки и раскладушки с лежащими на них пациентами.
Палату, где находилась Нина Ильинична, в это время проветривали, верхняя часть рамы высокого окна была распахнута. Острый ветерок морозной свежести гулял между койками, но затхлый запах все еще был ощутим.
Обитательницы палаты лежали, накрывшись одеялами до самых глаз, некоторые – с головой. В те годы именно так рекомендовала негласная инструкция на случай, если американские ястребы все-таки потеряют чувство реальности и сбросят на наши бедные головы ядерные бомбы, подобные тем, какие они обрушили на Хиросиму и Нагасаки. В список мер индивидуальной защиты входил еще один ценный совет: ложиться следовало непременно ногами к эпицентру ядерного взрыва.
Нина Ильинична единственная в палате не лежала, а сидела на своей койке, прочно расставив отечные ноги. Похоже, холод, гулявший здесь, как и возможное ядерное нападение, ее мало беспокоили. Скорее, она сама была сейчас потенциальным источником взрыва.
Перед ней, слегка переминаясь на широких каблуках и как бы немного косолапя, стояла тоненькая, недавно принятая на работу в нашу больницу молодая женщина с такими же, как у медсестры, тревожными глазами. Нервно мяла резиновые трубки фонендоскопа, свисающего с шеи, пыталась что-то возражать напору пациентки. Расстановка фигур композиционно напоминала картину раннего Пикассо «Девочка на шаре». Голые икры борца с прямо посаженной головой, ворот нижней рубашки широко раскрыт. Немного, правда, сбивал впечатление помещичий холщовый картуз.
– Я сегодня собираюсь выписываться из вашей богадельни, – раздельно сказала Нина Ильинична и пристально посмотрела мне в глаза. – А Инга Семеновна не хочет меня отпускать.
Со стороны это выглядело так, будто мы с ней уже заранее обо всем договорились, но вдруг возникло неожиданное препятствие.
– Ну, что ж, в таком случае… – уязвленно сказала хрупкая Инга Семеновна и поглубже спрятала маленькие кулачки в карманы халата. – Вот пусть он (кивок в мою сторону) вам и объясняет. А я пошла к главному…
В те годы пациенту с инфарктом миокарда полагалось отлежать в больнице не менее трех недель, а то и месяц. Считалось, что длительный срок необходим для формирования полноценного рубца на том месте, где сердечная мышца была повреждена. Полагали также, что вылежать три недели особенно важно для людей пожилых, поскольку двигательная активность может повредить правильному заживлению и привести к образованию аневризмы, т. е. ее растягиванию в месте инфаркта. Правда, не учитывалось, что такая малоподвижность может привести (и часто приводила) к образованию тромбов в венозной системе. Оторвавшись, тромб обычно закупоривает легочную артерию. На этом лечение, как правило, заканчивается, и за дело принимается патологоанатом.
Нина Ильинична невольно опередила существующие в те времена медицинские догмы и потребовала отправки домой безотлагательно, поскольку привыкла спать с открытым окном, да, и зимой тоже, и в относительной тишине. Здесь же ее соседки храпят, издают разные звуки, среди ночи вызывают медсестру измерять давление, в палате зажигают свет…
– Послушайте, ну какой смысл вам меня здесь держать? Я себя чувствую вполне прилично. У вас и так больных… – Она рукой обвела палату, выглядевшую как поле брани. Действительно, все койки были заняты.
Пока мы беседовали, вошел главный врач, бодрый отставной полковник медицинской службы с живыми глазами на оплывшем лице. Зачем-то он потирал руки – очевидно, в предвкушении интересного разговора. За ним семенила на высоких каблуках, припадая на одну ногу, пышнотелая заведующая кардиологическим отделением со сложной прической и красными пятнами на лице и шее.
– Какие у нас проблемы? – доброжелательно спросил главный, озирая зашевелившихся обитательниц палаты.
Нина Ильинична уперлась руками в колени, поставив локти врозь. В ее голосе появилось баритональное рокотание, похожее на звук съезжающего с крыши подтаявшего льда. Откашлялась.
– Доктор, я здесь подохну, – строго и внятно сказала она. –
