Томас Шёберг - Ингмар Бергман. Жизнь, любовь и измены

Ингмар Бергман впервые оказался за границей, и ему хотелось оглядеться вокруг, увидеть как можно больше. Он знал, что одна из его знакомых, Эльса Сундблад, жила в какой-то семье в Констанце на берегу Боденского озера. Но чтобы получить у пастора Хайда разрешение съездить туда, ему пришлось соврать, что он хочет проведать знакомого парня. Кроме того, пастор поставил условие – получить благословение родителей.

В письме домой Бергман подробно и с энтузиазмом расписал, как пройдет эта поездка: 24 июня в 7 утра он вместе с господином Хайдом отправится поездом из Айзенаха в Эрфурт, а оттуда они поедут в Мюнхен, куда прибудут в 16.00. Пастор обещал показать юноше город. В Мюнхене они заночуют, а наутро, в 8.51, господин Хайд посадит своего подопечного на поезд до Констанца, куда тот доберется в 15.20. Хозяева Эльсы прислали ему на дорогу 50 немецких марок, так что “все улажено”. Недостает лишь формальной поддержки матери, Карин. Он попросил ее написать как можно скорее и закончил так:

Теперь побегу на почту с этим письмом и с еще одним, для Эльсы, где рассказываю, что она стала мальчишкой. Вообще-то Эльсу сейчас очень жалко. Ее родители явно крепко рассорились. А Германия чертовски замечательная страна. Хайль Гитлер. Обнимаю. Малец [sic!].

В следующем письме он пишет, как усложнилась ситуация с Эльсой Сундблад и его задумкой съездить в Констанц:

Дорогая мама! У меня опять ужасно много сообщений. Жизнь в Германии действительно не пустяк. Сегодня я был в Айзенахе с der Pfarrer и его сестрой – она медсестра – на их собственной машине. В этом городе мы целый день шатались по улицам, осматривали тамошние достопримечательности. Потом поднялись на Вартбург, осмотрели Певческий зал и кляксу от Лютеровых чернил, которая на самом деле вовсе не чернильная. Потом прошли через драконову пещеру, зрелище из числа самых жутких и самых притягательных, какие мне вообще довелось видеть. Потом пили кофе (вовсе не кофе) у какой-то пасторской вдовы. Масса покупок и возвращение домой. Заодно я кое-что разузнал. Мораль этой семьи превыше всякой критики, и я ОБМАНЩИК. Семейству Хайд понадобилось много времени, чтобы уразуметь историю с Констанцем. Когда же я второй раз на своем, увы, скверном немецком (по Юсандеру и Альбергу) объяснил ситуацию, все воззрились на меня, а затем начался допрос третьей степени: что же это за персона, к которой я собираюсь поехать. Мне даже пришлось рассказать об Эльсиных прискорбно неприятных семейных обстоятельствах, и семья Хайд слушала меня с неодобрительным видом. Но теперь самое ужасное. Жуть!!! Они не поняли, что Эльса девчонка, для них такое вообще было бы непостижимо. Они думали, она мальчишка. Ехать в Констанц навестить мальчишку еще куда ни шло, но девчонку!!! Я пытался объяснить отцу Хайду, в чем дело, но он немедля застыл в полном непонимании, из чего я сделал вывод, что лучше пусть Эльса останется мальчишкой, по имени Эрик. Отсюда вам, мама, ясно, какой ОБМАНЩИК ваш сын!! Хайль Гитлер (как здесь говорят). Малец. Напишите скорее. Передайте привет отцу.

Время в Германии стало первой встречей Бергмана с реальной нацистской эстетикой, иерархией, пропагандой и массовыми сборищами. До сих пор все это существовало в теории, в рассуждениях отца, брата и их друзей, теперь же стало настолько очевидным фактом, что он спросил Зигфрида Хайда, можно ли ему вскидывать руку и говорить “хайль Гитлер”, как все остальные. Господин Хайд ответил, что этот вежливый жест безусловно будет оценен, и Берман вскидывал руку, произносил печально знаменитые слова и считал, что это очень “весело”.

Бергман побывал с Ханнесом Хайдом в школе, послушал, как учитель, у которого на кафедре лежал “Майн кампф”, читал заметки из пропагандистского “Штюрмера”; особый его интерес привлекло то, что учитель снова и снова повторял: von den Juden vergiftet[7]. Он спросил Ханнеса, о чем идет речь, но тот ответил, что иностранцев это не касается.

В один из воскресных дней Ингмар Бергман посетил и литургию, слушал проповедь господина Хайда, основанную не на Евангелии, а на автобиографии Гитлера и его политических манифестах. После церковной службы, когда пили кофе, Бергман оказался в окружении прихожан, одетых в форму, и имел возможность не раз поздороваться гитлеровским жестом.

Все дети Хайд состояли в нацистских молодежных организациях, сыновья – в гитлерюгенде, дочь – в Союзе немецких девушек. Занимались военным делом и спортом, пели, танцевали, слушали лекции с показом фильмов.

Приближалось большое событие – нацистский партийный съезд в Веймаре 3–5 июля. Последний раз он проходил здесь десять лет назад и потому теперь отмечался особенно торжественно. В пасторском доме стирали и гладили рубашки, драили сапоги и ремни. В Веймаре царила праздничная горячка. Люди сплошь принаряжены или в форме, играли оркестры, дома украшены цветочными гирляндами и транспарантами, звонили церковные колокола, на старинной площади – балаганы с аттракционами. В Опере давали “Риенци” Вагнера, готовился вечерний фейерверк. Напечатали памятную открытку, припасли почтовый штемпель с текстом Deutschland erwache[8], а также бронзовый значок.

Ингмар Бергман переживал разом два поворотных этапа своей молодой жизни. Второго июля он отправил письмо матери, написав на конверте “фрау Бергман” и адресовав его на дачу в Смодаларё (письмо доставят пароходом), и второе письмо – отцу. “Милой маме” он, с одной стороны, писал о том, что начал сомневаться в религии, а с другой – об отношении к девушке с Боденского озера:

Первое и самое важное: я сам начинаю понимать, как до глупости наивен был касательно веры в Бога. Фактически я не знаю, что на меня нашло. Я стал сомневаться в своих прежних теориях и размышлениях. Прочитал Ницше и обнаружил, что, отрицая существование высшей силы, он попросту умышленно спорит сам с собой. Стриндберг был большим актером. По-моему, я это заметил. Не хочу сказать, что пришел к совершенно иному выводу, но начал осознавать шаткость моей прежней веры. А это так или иначе шаг, только не знаю пока, в правильном ли направлении. Причины я сейчас объяснить не могу. Возможно, сумею как-нибудь в другой раз. Прости, что не пишу подробно о таком деле, но мне кажется глупым видеть на бумаге свои мысли об этом. Во-вторых, я полностью порвал знакомство с Эльсой Лундблад. И вот почему: Эльса говорит, что она не просто товарищ. Не может им быть. А я все же ни в коем случае не хочу ввязываться в подобные истории и во избежание соблазна предпочитаю вообще порвать все “дружеские отношения”. До сих пор Эльса была хорошим товарищем. Но раз она больше не может им оставаться, тогда до свидания. Наверно, это очень бессовестно и жестоко, однако я должен в первую очередь думать о моей работе. Пожалуйста, мама, поймите меня правильно.