Перед изгнанием. 1887-1919 - Феликс Феликсович Юсупов
Ветер гулял в залах, завывал в толщах стен, пробуждая эхо в руинах дворца, словно желая показать, что он был там единственным владельцем. Меня охватил тоскливый озноб. Совы, сидевшие на балках, смотрели на меня своими круглыми глазами, как будто говоря: «Смотри, что сталось с жилищем твоих предков!»
Я ушел со стесненным сердцем, думая о непростительных ошибках, которые могут совершать люди, владеющие слишком большими богатствами.
Глава IХ
Мой дурной характер. – Цыгане. – Королевское завоевание. – Дебюты в мюзик-холле. – Маскарады. – Бурное объяснение с отцом
Мой характер становился все более трудным. Очень избалованный матерью, я становился капризным и крайне ленивым. Брат, которому уже был 21 год, поступил в университет. Меня же родители хотели поместить в военное училище. На вступительном экзамене я поспорил со священником. Поскольку он попросил перечислить несколько чудес, сотворенных Христом, я ответил, что он сумел накормить пять человек пятью тысячами хлебов. Подумав, что я оговорился, он повторил вопрос. Я возразил, что ответ был правильным, и стал доказывать, что это действительно было чудом. Он поставил мне ноль, и меня не взяли в училище.
Огорченные происшедшим, родители решили определить меня в гимназию Гуревича, известную строгостью дисциплины. Ее называли гимназией неудачников. Директор, кроме педагогических качеств, имел особую способность укрощать строптивые натуры. Когда я узнал об этом решении, то задумал провалить, как делал в предыдущий раз, вступительный экзамен. Но этот план был расстроен. Поступление в гимназию Гуревича было последней надеждой родителей: по их просьбе директор принял меня сразу же, не оставив мне удовольствия провалиться.
Сколько же хлопот я доставил несчастным родителям! Я был поистине неукротим. Я ненавидел любое противоречие. Я страстно добивался того, что мне нравилось, не думая ни о чем, кроме удовлетворения своих желаний и необузданного стремления к свободе. Я хотел иметь яхту и скитаться по миру своих фантазий. Я любил красоту, роскошь, комфорт, цвет и запах цветов, и в то же время я мечтал о кочевой жизни своих далеких предков. Я как бы предчувствовал мир, которого не знал и к которому втайне стремился. Нужно было встретиться с несчастьем и благотворным влиянием возвышенной души, чтобы проникнуть в эту неведомую область.
* * *
Когда я поступил в гимназию, брат возымел ко мне некоторое уважение и стал обходиться со мной, как с мужчиной. Мы посвящали друг друга в свои тайны.
У Николая была любовница по имени Поля, женщина скромного положения, обожавшая его. Она жила в маленькой квартире недалеко от нашего дома, здесь мы проводили почти все вечера в обществе студентов, артистов и женщин легкого поведения. Николай обучил меня цыганским песням, которые мы пели дуэтом. В то время мой голос еще не ломался, и я мог петь сопрано. Мы находили там атмосферу молодости и свежего веселья, отсутствующую на Мойке. Окружение родителей, состоявшее из военных, людей посредственных и прихлебателей, казалось нам смертельно скучным. Роскошное оформление нашего жилья рождало оживление больших праздников, ради которых и было сделано, но театр и большинство приемных залов открывались лишь в редких случаях. Среди этой пышной обстановки мы вели угрюмую жизнь, сосредоточенную в нескольких комнатах. По контрасту с этим скромная столовая Поли, с самоваром, закусками и бутылками водки, символизировала для нас свободу и радость. Богема мне нравилась, и я не видел в ней ни неудобств, ни опасностей.
На одном из этих сборищ у Поли все, много выпив, решили завершить вечер у цыган. Поскольку я был обязан носить форму гимназиста, мне запрещался вход во все ночные заведения, в том числе и те, где пели цыгане. Поле пришла идея одеть меня женщиной. В несколько минут она меня так преобразила, что друзья сами с трудом меня узнали.
Цыгане жили на окраинах города, в резервациях, вроде поселков Новая деревня в Петербурге или Грузины в Москве. В Петербурге это было в части города, называемой Острова из-за настоящего архипелага, образуемого каналами Невы.
Очень непринужденная атмосфера царила у этих цыган с медной кожей, эбеновыми волосами и горящими глазами. Мужчины одевались в русские рубахи ярких цветов и черные кафтаны с длинными рукавами, вышитые золотом. Они носили широкие штаны и высокие сапоги, а на головах черные шляпы с широкими полями. Женщины всегда носили одежду ярких цветов. На них были юбки со складками, очень широкие и длинные, на плечах шали, а голова затянута платком, завязанным на затылке. Костюм, который они надевали вечером для публики, был таким же, но из более богатых тканей. Они прибавляли к нему варварские украшения: монисты, тяжелые золотые или серебряные браслеты. У них была мягкая походка и все движения полны кошачьей грации. Многие из них были очень красивы, но их красота была дикой и не терпела фамильярностей, если эти фамильярности не сопровождались обещанием жениться. Жизнь цыган была очень патриархальна и уважала традиции: к ним не ходили искать приключений, но лишь за тем, чтобы слушать их пение.
Они принимали посетителей в большом зале с диванами вдоль стен; маленькие столики, несколько кресел и много рядов стульев занимали середину комнаты. Зал был всегда ярко освещен. Цыгане не любили петь в полумраке: экспрессивная мимика, сопровождавшая песни и усиливавшая их прелесть, требовала яркого света. Завсегдатаи сразу требовали шампанского и выбирали хоры и любимых певцов.
Большинство цыганских песен не было записано: они издревле передавались от поколения к поколению. Среди них были грустные, чувствительные, ностальгические; другие – полны веселья и неистового задора. Когда звучала заздравная песня, цыгане обходили слушателей с серебряным блюдом и с кубками шампанского, каждый должен был выпить до дна.
Хоры сменялись днем и ночью без перерыва. Иногда пение сопровождалось танцами; пристукивание каблуков в такт музыке делало его еще более увлекательным. Необычная обстановка, созданная этими песнями, танцами, красивыми женщинами с дикими взглядами, потрясала душу и чувства. Никто не мог избегнуть этих чар. Часто приходившие туда на несколько часов проводили там целые дни и тратили неимоверные суммы.
Я никогда не слышал пения цыган. Оно стало для меня откровением. Хотя
