Вольная русская литература - Юрий Владимирович Мальцев
Особо следует остановиться на новых тенденциях, появившихся в последнее время в области романа. Обновлением этого жанра русская литература обязана самиздату. Прежде всего, это усвоение опыта западноевропейского романа XX века (Джойс, Пруст, Кафка, Бютор, Роб-Грийе), переносимого на советскую почву. Под явным влиянием Джойса пишет Сергей Петров (наиболее известный из его монументальных романов – «Календарь»). Бесконечный внутренний монолог с огромным количеством мелких деталей, подмеченных иногда с большой наблюдательностью, усложненный язык, отсутствие чёткого сюжетного действия.
Тот же джойсовский поток сознания – в прозе Виктора Кривулина, а также отчасти у интересной писательницы И. Паперной. Ее книга «Чьи-то злые забавы» – история неудачной любви двух молодых людей на фоне неприглядного быта захолустного провинциального городка, описываемая в общем реалистически, получилась бы почти в традиционном духе, если б в этот реалистический фон не был вкраплен поток сознания героев – разорванный, нервный, дерганый, несколько даже ненормальный.
Другая характерная тенденция сегодняшнего романа – сильная сюрреалистическая струя. Очень любопытен в этом отношении роман Александра Баскина — «Художник». На своем убогом чердаке умер художник, друзья хоронят его, неожиданно он сам живой появляется на своих похоронах, но на него никто не обращает внимания. Художник снова приходит к себе на чердак. Отвратительные типы пошлых обывателей-соседей, убожество их жизни. Обуреваемые комплексами, изломанные, болезненные интеллигенты. Реализм деталей и сюрреализм ситуаций. Среди действующих лиц – старуха-процентщица из «Преступления и наказания» Достоевского. Последняя часть романа написана стихами в прозе – картины современного Ленинграда в мрачных тонах.
Сюрреализм с оттенком кафкианства – в анонимном романе «Одиночество в Москве». Герой, ученый-физик Ф., просыпается утром неожиданно в «ином измерении», внутри некоего «турбулентного гриба». Москва оказывается обезлюдевшей (вернее, представляется ему таковой), он ходит по ней один в сопровождении некоего таинственного существа, приставленного к нему, чтобы опекать его на каждом шагу, следить за его поступками, мыслями и даже подсознанием (символическое отображение службы КГБ). В конце, героя, подобно кафковскому Иосифу К., вызывает на суд некая таинственная инстанция.
Очень интересный опыт нового романа дает нам Евгений Кушев. Кушев дебютировал в самиздате стихами в 1964 году. За сотрудничество в подпольном журнале «Тетради социалистической демократии» и за участие в демонстрации в защиту писателей Синявского и Даниэля он был арестован в январе 1966 года, исключен из Московского университета, где он учился, и заключен на полтора месяца в психиатрическую больницу. В 1966 году в подпольном журнале «Русское слово»[111]были помещены некоторые его стихи. В 1967 году он был снова арестован вместе с В. Буковским и В. Делоне и приговорен к году тюрьмы.
На Западе вышли отдельной книжкой его стихи и повесть «Феодал»[112]. Однако как стихи эти, так и повесть (рассказывающая о любви простого паренька из рабочей семьи к дочери секретаря райкома в одном провинциальном городке и о конфликте этого паренька с местной советской правящей элитой), представляют собой незрелые юношеские опыты, что позволило, тем не менее, многим поспешно составить себе категорические суждения о его таланте. Тем более приятным сюрпризом оказалась последняя работа Кушева – «Отрывки из текста», отрывки, ибо весь текст, по мнению автора, могли бы написать лишь сами герои произведения (часть романа была напечатана в виде повести в «Гранях» № 91 за 1974 г.).
В романе – картины московской богемной жизни, писатели, артисты, журналисты, неприкаянные, разочарованные в жизни молодые люди, советские «разгневанные». Все три героя книги, молодые люди совершенно разного социального происхождения – студент, питающий глубокое отвращение к окружающей пошлости, лжи и лицемерию, рабочий паренек и бездельник элитарного происхождения – кончают жизнь самоубийством. Каждая глава романа состоит соответственно из трех кусков – «я», «ты» и «он». В этой новой книге Кушева – окрепшая уверенность в почерке, владение формой, вполне зрелый писательский язык. В отличие от большинства нынешних молодых модернистов, чересчур крикливо выпячивающих свое «я», Кушев более уверен в своих силах, что дает ему сдержанность. Его описания точны, диалог выразителен, подтекст всегда доходит. Во внимании к деталям, к вещам, к предметности мира есть что-то от техники «нуво роман». Но «вещность» – лишь один из аспектов. Другой аспект – внутренний монолог, поток сознания. Целые страницы, данные единым дыханием без точек и запятых, как кинолента, прокручиваемая на повышенной скорости, дают ощущение безысходной тоски и бессмысленности жизни, безысходности и бессмысленности, доводящей до отчаяния незаурядного по своим задаткам героя.
Другие самиздатовские авторы разрабатывают, напротив, чисто русские традиции. Многое от М. Булгакова в тематике и в языке есть в романе М. Харитонова — «Этюд о масках». Необычен герой романа – масочник, изготовляющий маски человеческих лиц, выставляющий их, рассуждающий по их поводу и пытающийся в них и через них вскрыть суть человеческой природы. Необычны истории, происходящие с героями романа – с художником-абстракционистом Андреем, нарисовавшим в общественной уборной удивительный силуэт, после чего уборная эта стала местом паломничества в Москве; с философом Шерстобитовым, проповедующим терпение и стоицизм («нужно затаиться и ждать»); с преуспевающим журналистом, под влиянием масочника начинающим испытывать отвращение к своей профессии и нечто вроде угрызения совести.
Отдаленные реминисценции Достоевского мы находим в романах Александра Морозова — «Сестры Козомазовы» и «Чужие письма». «Чужие письма» – это как бы современные «Бедные люди», это тоже роман в письмах, герой – тоже кроткий маленький забитый человек. Но только ужас советского быта, конечно, не идет ни в какое сравнение с бедностью героев Достоевского. Кошмарные бытовые условия, ад коммунальной квартиры, нищета, задавленность маленького человека тяжелой жизнью – всё это описывается досконально, подробнейшим образом, с микроскопическим всматриванием в детали быта. Морозов создает что-то вроде нового своеобразного микронатурализма, сверхнатурализма. Герой, не пьющий, как почти все люди его круга в России, а старающийся вести трезвую, «добропорядочную» жизнь, совершенно не может отключиться от бесконечных мелких материальных проблем. Борьба с нищетой и трудностями жизни поглощает все его силы, он совершенно не может уже ни о чем другом думать, кроме как об очередях, дырявых ботинках, проблеме, как купить пальто, прописке, пенсии и т. д. Жизнь рисуется Морозовым жёстко, трезво, без слезливости, без сентиментальности и даже, пожалуй, без жалости.
Тема «маленького человека» в советском обществе развивается и в романе Морозова «Философ Жеребилло». Стремясь уйти от окружающей реальности, доморощенный деревенский философ Жеребилло придумывает себе иной, фантастический мир, в который всецело и уходит.
Известный талантливый поэт Лев Халиф, хотя и редко, всё же печатался в СССР. Особенно популярно было его стихотворение «Черепаха»:
Из
