Репин - Игорь Эммануилович Грабарь
Рафаэль для Репина неприемлем, повидимому, в небольших прославленных мадоннах, которые отзываются для него чем-то «старым, детским». Напротив того, в Станцах Рафаэля, в Ватикане — в его собственных работах, а не в работах учеников — он видит достоинства.
«Исполняю совет инструкции не работать первый год, да и невозможно: если станешь работать, смотреть не будешь», замечает он в своем рапорте.
По «Инструкции» совета пенсионеры должны были первый год пребывания за границей только путешествовать и смотреть художественные произведения. Поэтому Репин за все время пребывания в Италии почти ничего не работал, проведя лето в Кастелламаре близ Неаполя и купаясь в море, а осенью — в Альбано, близ Рима.
Желая ближе ознакомиться с тогдашними итальянскими знаменитостями, а также с художниками-иностранцами, работавшими и гремевшими в Риме. Репин начал планомерно посещать их студии. Из итальянцев особенной славой пользовался тогда Доменико Морелли (1826–1901), быть может самый даровитый итальянский живописец XIX века, автор известных картин «Тасс с Элеонорой», «Рыцарь с пажами», «Искушение св. Антония». Репин называет его замечательным колористом, самобытным художником, реформатором и создателем целой школы. В то время славились уже и его ученики — Боскетто, Альтамур{96} и Донбани, в студиях которых он также перебывал, находя всех их интересными и разнообразными.
Но больше всех гремели в 70-х голах работавшие там испанцы. У этих Репин также был, но обо всех, кроме Фоптуни. отзывается весьма сдержанно. «Закончил хождение по мастерским знаменитостей (испанцы) — Фортуни,{97} Вилегас,{98} Тусквец{99} и еще несколько, но эти господа однако же глухи к громкому гласу классики, которая так неутомима в Риме: они, напротив, глаза проглядели на парижских знаменитостей и, с легкой руки Месонье, наполняют галлереи любителей крошечными картинками, содержанием которых большею частью служит шитый золотом мундир и тому подобные неодушевленные предметы, по легкости своей; такое содержание исчерпывается изумительно (да здравствует терпение!), а Гупиль{100} платит хорошие деньги»{101}.
Это первое письмо-рапорт Исееву Репин заканчивает извещением о своем намерении скоро отправиться в Париж. О Париже он начинает подумывать уже летом 1873 г. в Риме, как видно из его письма к Стасову. «На зиму я подумываю о Париже, Рим мне не нравится, такая бедность, даже в окрестностях, а о рае-то земном, как его прославляли иные, нет и помину. Это просто-напросто восточный город, мало способный к движению. Нет, я теперь гораздо более уважаю Россию. Вообще поездка принесет мне так много пользы, как я и не ожидал. Но я долго здесь не пробуду. Надо работать на родной почве. Я чувствую, во мне происходит реакция против симпатий моих предков: как они презирали Россию и любили Италию, так мне противна теперь Италия, с ее условной до рвоты красотой»…{102}.
Из членов русской колонии в Риме Репин особенно рад был встрече с Антокольским, который давно уже с нетерпением поджидал своего академического друга. На Антокольского Репин произвел отличное впечатление своей бодростью и ясностью взглядов, о чем он тотчас же пишет Стасову.
«Теперь начну с самого приятного, с Репина. Ужасно он меня радует тем, что переменился к лучшему. Ясность взгляда на искусство и на жизнь крепко у него связаны. Он не отклоняет ни одного из них двух ни на шаг. Его образ мыслей, его творчество верно. Одно, в чем только я не могу согласиться с ним, — это то, что от «реального» он часто доходит до «натуралистического», т. е. то только хорошо, что природа дает»{103}.
Других соотечественников он как-то сторонился, особенно избегал А. В. Прахова, который по старой петербургской привычке постоянно ходил к Репиным.
«О Прахове много говорить нечего — пишет он Стасову, — это человек маленький, с чисто обезьяньей способностью дрессироваться: вне дрессировки и традиций он точно не видит или боится видеть»{104}.
Стасов, недолюбливавший Прахова, ему посочувствовал, что же касается «реляции» Антокольского, то. получив ее, он конечно скорее посочувствовал Репину, нежели Антокольскому в возникшей между ними дискуссии. Антокольский, бывший за несколько лет перед тем гораздо радикальнее Репина во взглядах на задачи и средства искусства, теперь, поживя в нивелирующей художественной среде Рима, значительно сдал в своем радикализме и оказался неожиданно правее Репина.
Глава IX
ПАРИЖСКАЯ ЭПОХА РЕПИНА
(1873–1876)
10 ОКТЯБРЯ нового стиля 1873 г. Репин с семьей двинулся в Париж. Целый месяц ушел на приискивание квартиры и мастерской, на устройство и оборудование.
«Мы в Париже — уже вторая неделя пошла», пишет он Стасову 15/27 октября. «Дела наши плохи: ноги отбили, искавши мастерскую — ничего нет, все позанято, или осталась такая дрянь, что ужас. Несмотря на скверную погоду, в Париже чувствуешь себя удивительно крепко, работать хочется, только негде, — все рыскаем.
«Ну и город же этот Париж! Вот это так Европа. Так вот она-то. Ну об этом впрочем после»{105}.
Стасов, учуяв, что Репин нуждается в деньгах, сосватал ему продажу варианта «Бурлаков» брату, Дмитрию Васильевичу, имевшему уже две репинские вещи — портрет В. В. Стасова и «Монаха». Он пишет Репину, что «кто-то» хочет купить его вариант.
«Кто этот кто-то, который хочет купить «Бурлаков, идущих в брод»? — спрашивает Репин в письме от 5 ноября. «Отдаюсь в ваше распоряжение… Скоро начну работать; одна беда: здесь поддержки никакой, т. е. работы заказной. Страшно начинать большую вещь, а впрочем рискну.
«Страх, как хочется работать и не могу до сих пор. Теперь дело затем, чтобы завесить чем-нибудь окно atelier. 5 метров в квадрате, — уж очень велико».
Париж Репину вначале не понравился. Он так страстно и так давно стремился сюда, что, пережив
