Книга жизни. Воспоминания и размышления. Материалы к истории моего времени - Семен Маркович Дубнов
16 октября. Усиливается впечатление холода и мрака... Вчера посетил в старой санатории Айзмана (Д. Я., известного беллетриста){726}, живущего там уже больше года. Он говорит, что прошлой зимой жил при 8–4 градусах, часто без освещения, которого там нет и теперь. Невесело...
21 октября. Вчера вечером нас лишили электрического освещения. Явился какой-то субъект и выключил наш дом из сети. Сидели впотьмах и будем сидеть еще много вечеров. Решил на днях бросить этот милый «отдых» в холоде и темноте.
27 октября. Сегодня утром вернулся из города, где провел два дня. Войдя в нашу городскую квартиру, увидел такую картину: в кабинете стоит печник и кладет между письменным столом и стеною кирпичную печь в форме плиты, с железными трубами, идущими в кухню. В комнатах пыль, глина, кирпич. Кабинет получает вид кухни. Большая часть библиотеки давно из него взята и покоится в ящиках в передней; картина разрушения довершена, но зато будет теплее в этом кабинете-кухне, если будет чем топить. В тот же день явился ко мне приехавший из Москвы Р. (юрисконсульт Литовской миссии). Оказалось нечто страшное: мое дело до сих пор, после 9 месяцев от начала ходатайства, еще не поступило в Комиссариат иностранных дел и в особый отдел В. Ч. К., т. е. советская власть его еще не рассматривала. Р. сказал, что это целая история, а я добавил, что это «история одного преступления» миссии, не исполнившей данного ей поручения. Р. признался, что в Ковне и в Карлсбаде на сионистском конгрессе его спрашивали, почему меня все еще нет за границей после всех газетных известий, и что он сейчас получил от д-ра Солов. [Соловейчика] письмо с требованием энергично действовать. Обещал повести дело так, чтобы я через пару недель мог получить паспорт, и телеграфировать мне о ходе дела каждые три дня... Но что из этого выйдет?.. Кошмар!
А теперь я опять здесь, среди гробниц Царского Села. На дворе уже зима. В комнатах санатории греет только зимнее солнце, но отопление не началось. Освещение тоже еще не восстановлено. Несколько дней назад я вписал следующие гекзаметры в альбом нашей санатории, именуемой сокращенно Сандомуч (Санатория Дома ученых):
В Ноев ковчег Сандомуча согнал нас потоп всероссийский,
Здесь обрести мы мечтали покой, и тепло, и уют.
Поздно пришли мы. Октябрь дохнул на нас северной стужей,
А в очаге не пылал огонек «за отсутствием дров».
Раз некто темный пришел и сказал: мы отнимем и свет.
Мигом погасли все лампы, и дом в темноту погрузился.
Стали ученые думать: покой среди стужи и тьмы
Можем найти и в могиле, поближе к пенатам родным.
Пусть же домучит столица печальных клиентов Домуча!
И потянулись в ту бездну потопа, откуда искали спасенья.
29 октября. Холод, холод. Сижу в пальто в неотопленной комнате. Кругом все кутаются и жалуются на холод. Вчера ходил в старую санаторию к Айзману. Встретил у него старушку Калмыкову, педагога-гуманистку, которая держала меня два часа под каскадом своих речей, впрочем довольно интересных воспоминаний о долгой жизни (ей 72 года). Другая литературная старушка, М. Ватсон{727}, громила целый час М. Горького, теперь уехавшего в Финляндию. Вечером, чтобы прогнать скуку в неосвещенных комнатах, собрались в моей комнате обитатели нашей санатории (около 20 человек) и я сделал сообщение о современном состоянии еврейства во всем мире — совершенную импровизацию, тут же составленную по просьбе слушателей. Для аудитории, преимущественно русской, были новы и мои элементарные сведения... Был вместе с соседями в царском дворце, излюбленной резиденции Николая II. Осматривал парадные залы, но личные апартаменты царя заперты.
3 ноября, Петербург. С 1-го я здесь. С большим трудом устроил зимнее гнездо в кабинете. Сижу за маленьким письменным столиком, рядом топится кухонная печь, наша благодетельница, безобразная, обмазанная глиною, с железными трубами... Возьмусь за прерванную автобиографию.
11 ноября. Телеграмма из Москвы о том, что в добрый час (после 9-месячной проволочки) мое дело наконец поступило в Наркоминдел...
14 ноября. Вторая телеграмма: дело передано на заключение заместителю комиссара просвещения Покровскому, тому самому историку России, который недавно проектировал упразднение гуманитарных факультетов, не исключая исторического. Что скажет он? Выпустит или не выпустит за границу еврейского историка, ненужного в Совдепии уже потому, что он не признает догмата господствующей религии — исторического материализма? Сейчас написал ему письмо. Апеллировал к нему «как еврейский историк к русскому». Подействует ли это, а если да, то будут ли еще справляться о моей политической благонадежности в В. Ч. К.?..
18 ноября. Явился ко мне знакомый сионист Кауф[ман] и сообщил, что на основании новых законов группа их устроила издательский кооператив «Кадима» и хочет начать свою деятельность с моего труда. Я согласился дать ему из моей новейшей истории главу «Царствование Николая II», которую раньше приготовил для «Старины». И вот три дня сижу над этой обширной главой и приспособляю ее к изданию в виде монографии. Сегодня сдал К[ауфман]у. Он передаст рукопись в цензуру и надеется, что пропустят... Меня это на мгновение оживило: хоть часть моего большого труда выйдет из гроба... Гонорар же пригодится для предстоящих миллионных расходов на переезд за границу.
Теперь возвращаюсь к воспоминаниям, прерванным тоже на начале царствования Николая II.
26 ноября. От Р. телеграмма, что дело все еще в Наркомпросе. Может быть, свирепый марксист в истории Покровский прочел мою страницу о Марксе в «Новейшей истории» и возмутился оскорблением величества.
Освобожденный из тюрьмы сосед H. Н. рассказал ужасы о сентябрьских (или августовских) убийствах: о расстреле шестидесяти из группы Таганцева. В три часа ночи их вытащили из камер на Гороховой, сковали попарно ручными кандалами, взвалили на грузовые автомобили, грохот которых заглушал крики несчастных, повезли на Ириновский вокзал и там на поле расстреляли. Палач подходил к каждому сзади и стрелял из пистолета в затылок... Все дело — гнуснейшая провокация: гибли невинные люди во славу красной инквизиции.
Пляска декретов бешеная. «Снимают с пайка» все население, которое раньше кормила власть, все ограбившая. Теперь ограбленное промотано и ограбленным говорят: идите, кормитесь как знаете. Прежде запретили честную торговлю, а теперь поощряют свободу не только торговли, по и преступнейшей спекуляции... Страна мечется в экономических судорогах. На Волге десятки миллионов людей умирают в муках голода, бросая детей как кошек... Кажется, наступают последние дни
