Жизнеописание Михаила Булгакова - Мариэтта Омаровна Чудакова
Большое количество цитат из дневника, которые мы будем приводить далее, делает необходимым прояснение сложной текстологии этого ценнейшего источника.
Е. С. вела дневники при жизни мужа регулярно, с 1 сентября 1933 года по 19 февраля 1940-го (в последней тетради на отдельной странице 10 марта 1940 года сделана запись: «16.39. Миша умер»). В 1950-е годы она начала их переписывать, делая обширные сокращения и небольшие вставки, смягчая многие оценки, исключая те или другие имена и подробности, проясняя ретроспективно то, что не могло быть ясно в момент писания ни ей, ни Булгакову, добавляя в некоторых случаях новые подробности событий. Такому ретушированию подвергся весь текст дневника. Источниковедческая характеристика оригинального дневника и позднейшей работы над его текстом была дана нами в 1976 году, в обзоре архива писателя, хранящегося в Отделе рукописей РГБ. Особо подчеркивалось: «Новая редакция дневника должна быть осознана как источник более позднего происхождения, тяготеющий по своему характеру к мемуарам; она не может 〈…〉 быть использована вне корректирующего сопоставления с подлинным дневником». (При этом мы отметили, что «записи с 1 сент. 1933 г. до 4 дек. 1934 г. представлены только поздней их редакцией; 〈…〉 первой тетрадью подлинного дневника архив не располагает»[197], – таким образом, цитированные нами только что записи, датированные 1933 и 1934 годами, не являются в точном смысле слова дневниковыми).
К сожалению, именно поздняя версия – текст декабря 1934-го – 1937 года, переписанный в измененном виде в двух новых тетрадях, а также отредактированный непосредственно по рукописи, то есть в тетрадях подлинного дневника (1938–1940), – была выбрана для издания под вводящим, в сущности, в заблуждение названием «Дневник Елены Булгаковой» в качестве основного текста (в комментариях же цитируются только отдельные фрагменты подлинного дневника). Подготавливавшие издание В. Лосев и Л. Яновская так обосновали свое решение: «Впервые готовя к изданию „Дневники“ Е. С. Булгаковой, составители остановились на их второй редакции – выражающей последнюю волю автора и вместе с тем – единственно полной»[198] (последние слова означают, по-видимому, что раз отсутствует первая тетрадь подлинного дневника, то нет смысла публиковать и те шесть, что имеются налицо…).
Составителей не остановило самоочевидное, казалось бы, соображение: к дневнику – в отличие, скажем, от мемуаров – не может быть применено понятие «последней воли». Дневниковая запись становится законченным документом в тот день, которым она датирована. Дополнения к описанию некоего события, пришедшие в голову позже, записываются уже под другой датой – если, повторим, речь идет о дневнике. Автор, разумеется, может не соблюдать эти «правила жанра», но текстолог не вправе их игнорировать, он должен различать слои правки и т. д. О «последней воле» тут и речи быть не может; к тому же это понятие давно уже трактуется как весьма условное даже и при решении текстологических вопросов творческого наследия писателей.
Характерный пример – приведенная выше запись Е. С. 1950-х годов о впечатлениях Булгакова от «горьковского дома». Ясно, что, подаваемая в виде части дневникового текста 1938 года (так в «Дневнике Елены Булгаковой» – см. примеч. 14), она дает читателю деформированное представление об источнике 1930-х годов.
Для нашего сюжета особенно важно, как описывала Е. С. посетителей их дома тогда, а не через 15–20 лет. Мы цитируем далее подлинный текст дневника – по нашему «Жизнеописанию Михаила Булгакова», где впервые опубликованы многие его фрагменты, и по рукописям (ОР РГБ, ф. 562, 28. 24–29). Одновременно дается отсылка к соответствующему фрагменту переписанного текста в указанном издании 1990 года и кратко поясняется степень расхождения с первоначальным текстом. Эта текстологическая работа, проделываемая, видимо, впервые (ее цели выходят за рамки предлагаемой статьи), представляется совершенно необходимой ввиду того, что в научный оборот введен источник, который уже широко используется без поправки на его происхождение (и без учета его характеристики, данной в нашей работе 1976 года, где мы предостерегали от такого именно его использования)[199].
В центре данной статьи – две личности, которые заинтересовали нас с самого начала работы над восстановлением биографии Булгакова. И хотя в те годы в беседах с теми, кто его знал, удалось выяснить множество подробностей о самых разных людях из окружения писателя, – именно об этих двух не удавалось узнать решительно ничего – до тех пор, пока новое время не дало возможность разыскать (что оказалось весьма не просто и заняло много времени) и изучить их следственные дела.
Оба эти человека почти в одно и то же время и в одних и тех же, как увидим далее, обстоятельствах дали согласие стать секретными сотрудниками НКВД – в те годы, когда одни становились осведомителями, другие сопротивлялись до последнего и гибли (как бывавшая в доме Булгакова вплоть до своего ареста 6 февраля 1938 года Елизавета Исаевна Долуханова[200]), третьи пытались – как М. М. Морозов – ограничить свои функции.
Один из завербованных специализировался на иностранцах и их связях с культурной московской средой, второй – вероятно, на писателях.
Оба были расстреляны.
Эммануил Львович Жуховицкий (1881–1937) не имел, по-видимому, никаких родственников или близких людей, интересовавшихся его судьбой, – по крайней мере, их не было уже начиная с середины 1950-х. Поэтому, хотя в начале 1990-х годов его архивное уголовное дело было внимательно исследовано Главной военной прокуратурой, последняя точка в нем не была поставлена – из-за все еще огромной массы нереабилитированных, среди которых пока вынуждены отдавать предпочтение в очередности рассмотрения тем, чьи родственники (в случае реабилитации имеющие право на льготы) обращаются с запросом. Жуховицкий был реабилитирован 9 апреля 1996 года по нашему запросу. Нам же выдана была и справка о его реабилитации за № 5уи-248-90.
Нами изучено «Следственное дело № 12975 по обвинению Жуховицкого Эмануила Львовича», хранящееся в Центральном архиве ФСБ РФ под архивным № Н-11445 (внутри него, среди других документов – «Судебное производство» по делу Жуховицкого; далее указываем только листы в общей нумерации), а также дело, заведенное на него при кратковременном первом аресте в 1932 году. В материалах «Следственного дела» 1937 года имя Жуховицкого упорно пишется с одним «м»; мы придерживаемся общепринятого написания – так и в собственноручно заполненной «Анкете арестованного».
Второй из описываемых персонажей – Казимир Мечиславович Добраницкий (1905–1937). В дневнике Е. С., как и в следственных материалах, его фамилия пишется то через «о», то через «а»; мы не воспроизводим далее эти разночтения, как и
