Виктор Петелин - Мой XX век: счастье быть самим собой

Шолохов как историческая личность и как великий писатель вполне заслуживает самой точной документальности, когда эта документальность доступна, не надо окутывать его мифами и легендами. Тем более если действительно хочется показать живой внутренний мир недавно ушедшего человека, ведь столько сохранилось живых воспоминаний, характерных особенностей, быт, споры, нравы той поры, рыбалка, охота...

А в романе «Шолохов», допустим, можно прочитать следующее: Левицкая «под впечатлением начавшейся на Дону сплошной коллективизации», получив письмо от Шолохова, «ужаснулась и решила на правах старейшего члена партии переправить это письмо Сталину, чтобы он узнал мнение известного писателя о методах коллективизации.

Сталин на письмо не ответил – ни Левицкой, ни Шолохову».

На самом деле Сталину письмо она не отправляла, тем более что «методов коллективизации» тоже еще не было.

Это письмо, вспоминает Левицкая, было перепечатано и передано одному из секретарей горкома партии, а оттуда – Сталину. При перепечатке был убран последний, наиболее резкий абзац, а также приписки, как слишком «личные».

Автор романа «Шолохов» непременно скажет, что он специально предупредил читателей: «Не стоит искать в коллизиях этого романа буквального соответствия историческим документам и свидетельствам». А без этого никак нельзя понять живого человека, его внутренний мир. И тут же может добавить, что это – «мелочь», «деталь», «подробность». Но, увы, из таких мелочей и подробностей и состоит все сочинение. И таких «деталей» и «подробностей» в романе хоть отбавляй, столько здесь неточностей, искажений, вульгарного примитивизма...

Взять хотя бы три встречи Шолохова с Булгаковым и две встречи с Булгаковым и Платоновым, столько здесь отсебятины, вольного пересказа их сочинений, что невольно думаешь: да, прочитал такую-то книжку, посмотрел такую-то биографию, кое-что взял из этой книжки и по-своему изложил, но как это предвзято и неправдиво...

Да, Булгаков действительно в конце августа 1919 года был военным врачом в Белой гвардии, но очень быстро ушел оттуда. Ни на каком хуторе Плешакове и вообще в этих глухих районах Донской области его не было и быть не могло, тем более при таких драматических обстоятельствах. Но автору очень захотелось столкнуть их именно тогда, когда все только-только начиналось, когда оба определяли свои пути-дороги, свою жизненную судьбу.

В первую встречу Булгаков цитировал свою первую известную статью-очерк «Грядущие перспективы» и кое-что из своего киевского бытия, когда на его глазах избивали еврея и что потом вошло в его роман и пьесу «Белая гвардия».

Но этот эпизод автору понадобился лишь для того, чтобы при второй встрече Шолохов, вспоминая первую встречу с Булгаковым, сказал:

« – Я вас узнал, товарищ Булгаков! Вы – доктор, который вместе с деникинцами стоял у нас в хате на хуторе Плешакове!

В глазах у Булгакова зажглись огоньки, рот от неожиданности полуоткрылся. Без всяких сомнений, он его тоже узнал. Потом Булгаков нахмурился. Михаил понял, что, сам того не желая, выдал его. Ни о деникинцах, ни тем более об отрубленной голове комиссара этот человек едва ли хотел вспоминать. Конечно, не он его обезглавливал, но офицер, с которым он служил в одной армии.

Александр Павлович с удивлением поглядывал на них.

– Какой доктор? Какие деникинцы? – не понимал он.

– Нет, вы не подумайте, что я... могу донести... – залепетал Михаил. – Мой товарищ тоже... не станет...

Тут вмешался молчавший до сего времени Платонов.

– В чем дело? Вы – белый офицер? – со свойственной ему, как и Михаилу, прямотой обратился он к Булгакову. – И вас – не расстреляли? Так что ж – живите теперь. Человек должен жить, а не лежать в могиле».

И вот после всего этого «премилого» диалога начинается откровенный разговор, ясное дело, под водочку, с закусочками, особо откровенничал Булгаков, прямо и открыто цитировал из своих интимных писем и особенно из дневника, который опасался показывать даже жене Любови Евгеньевне Белозерской. Интересно заметить, что в это время Булгаков уже не мог сказать: «С той поры и пошел в литераторы, о чем теперь горько жалею».

Булгаков в это время был очень осторожен, особенно с незнакомыми, одетыми в военную форму «красного» образца, а тут столько «белого» материала, при этом и с «душком»: «Этот Френкель – в прошлом раввин, вероятно, и сейчас тоже, только тайный. Скажите на милость, отчего он рекламирует в витрине своей лавки сменовеховские издания? Ему больше делать нечего? Что ему русская идея, соединенная с большевизмом? А вы пойдите в его издательство и получите ответ. Это один из крупных узлов, который кормит сейчас в Москве десятки евреев, работающих по книжному делу... Броуновское движение! Неизвестно, где кончаются деньги одного и начинаются деньги другого. Все они провожают Френкеля в Петербург почтительной толпой как настоящего раввина – очевидно, он и впрямь служит и до сих пор дает советы, как правильно доить козу. Он мудр».

Андрей Платонов заявил, что он любит евреев.

«...Значит, евреи – это уголь, а мы, русские, – навоз истории, как утверждает писатель из Одессы Исаак Бабель? <...> И я иногда не понимаю, что происходит, когда везде, где ни оказался бы я по литературным делам, вижу одних евреев! Да будь они семи пядей во лбу (а это, мягко говоря, далеко не всегда так), им все равно не может нравиться то, что пишу я, русак, а я, в свою очередь, не могу писать то, что понравилось бы им, людям, что ни говори, восточным...»

И это говорит Булгаков в середине 20-х годов?

Увы, ни этой встречи, ни этого разговора просто не было и, главное, не могло быть... Все это фантазия, выдумка автора. Конечно, Шолохов и Платонов, возможно, и встречались, могли говорить на любые темы, но втроем, у Ермолаева, – никогда.

И наконец, третья встреча почти в том же составе: втроем на фоне совсем безликой супруги Платонова. Увидев Платонова и Булгакова чуть ли не в дружеских объятиях, Шолохов крайне удивился и расхохотался:

« – Вы что же – подружились? Вас уже не разделяет еврейский вопрос и проблема научного воскрешения мертвых? Хотя, – он покосился в сторону Платонова, – любить евреев после статейки лысого Леопольда Авербаха, наверное, непросто. Приношу соболезнования. Завьем горе веревочкой? – Он кивнул на водку.

– Вот писатель, находящийся в зените успеха! – воскликнул Булгаков. – Он приходит светящийся, как Заратустра, одинаково безразличный к добру и злу! Что ему наши невзгоды?»

Вскоре выяснилось, что и у Шолохова – тоже невзгоды: только что задержана публикация третьей книги «Тихого Дона». Но это обстоятельство его ничуть не разочаровало: Шолохов тут же предложил Булгакову и Платонову дать денег взаймы: