Аннелиз - Дэвид Гиллхэм
— Анна, что ты делаешь здесь? — спрашивает Ханнели, будто бы Анна каким-то образом ее обманула. — Ты ведь должна быть в Швейцарии!
И Анна, плача, признается.
— Это была хитрость, — всхлипывает она. — Все это время мы отсиживались в задних комнатах папиной конторы. Все время.
— О Господи. В центре города? Все это время?
— Пока нас не арестовали. Лис, мне так холодно, — стонет Анна. — И здесь совсем нет еды. Нас привезли умирать от голода. У тебя нет еды, которой можно поделиться? Пожалуйста, Лис! Я хочу есть.
— Да-да, я найду что-нибудь, обещаю. Приходи завтра ночью, я найду тебе что-нибудь.
Следующей ночью Ханнели заворачивает в узелок кое-что из посылки Красного Креста и просовывает в отверстие в ограждении. Но на Анниной стороне забора много крыс — обычных и в человеческом обличье, и одна особо крупная человеческая особь выныривает из темноты и выхватывает узелок из рук Анны. Она вскрикивает — и плачет. Не только потому, что умирает от голода, а от того еще, что Ханнели так красива. Конечно, у ее милой Лис есть то, чем она не поделится с Анной. Потому что это невозможно.
Надежда.
Следующей ночью Анна снова встречается с ней у отверстия. У Лис есть еще один сверток, и у нее получается его перебросить. На сей раз Анна хватает его, не дожидаясь крыс, и жадно разрывает. Но нет, там тоже нет надежды — лишь часть пайки Красного Креста. Немного шведских сухих галет, горстка чернослива и твердое печенье. Припрятав печенье для Марго, Анна жадно поедает остальное, пока Лис наблюдает сквозь отверстие. Анна всхлипывает. Ангел смерти идет за ней по пятам, говорит она подруге. Крадет у нее жизнь, человека за человеком, пока у нее не останется семьи. Никого не останется.
11. Гнев Божий
На этом месте был печально известный концентрационный лагерь Берген-Бельзен, освобожденный британской армией 15 апреля 1945 года.
Здесь были найдены 10 000 непогребенных тел. Еще 13 000 человек умерли впоследствии.
Все они стали жертвами германского нового порядка в Европе, того, чем была нацистская культура.
Знак, воздвигнутый на Люнебургской пустоши 11-й бронетанковой дивизией Британской освободительной армии.
Прошла надо мной ярость Твоя, ужасы Твои истребили меня.
Теилим, 88:17
1945
Лагерь для перемещенных лиц
БЕЛЬЗЕН
(Лагерь № 2)
Под управлением 81-го госпиталя
Британской армии
Тифозный блок. Женское отделение
ОККУПИРОВАННАЯ ГЕРМАНИЯ, БРИТАНСКАЯ ЗОНА
Она все еще не может поверить. И испытывает шок всякий раз, просыпаясь после прерывистого сна и понимая, что лежит на настоящей кровати и настоящих простынях, чистых и белых. Как же это? Чем она заслужила такую роскошь? В полевом госпитале пахнет хлоркой и диареей, повсюду пируют полчища жужжащих мух. Но в открытое окно проникает теплый и свежий ветерок, и какой-то своей частью Анна не может не получать от этого удовольствие. Сознание остается спутанным, и когда она ощущает, что простое прикосновение тепла приятно, это чувство кажется ей едва знакомым.
На подставке закреплена бутылочка с прозрачным физиологическим раствором, через трубочку поступающим в иглу, которая торчит в Анниной руке. Игла крепится полосками белого пластыря. Иногда на бутылочку падает солнечный луч, и Анна с благоговением наблюдает, как в ее венах растворяется серебристый свет. В одно такое солнечное утро Анне Франк и удается обратиться к медсестре из британского Красного Креста, только что заменившей ей белье (Анна нечаянно обделалась, ведь понос еще тут как тут). Сестра — низенькая плотно сбитая молодая женщина в треугольной шапочке, армейских ботинках и брюках под белым халатом. Простое лицо без тени косметики, с выражением тупой отстраненности — лишь когда она меняла белье, Анна увидела, что в ее глазах мелькнуло что-то вроде жалости. А может, сочувствия.
— Извините, у вас не будет зеркальца? — английского Анны на такой вопрос хватило. Сначала сестра, казалось, не расслышала просьбы — да и кто бы стал винить ее, задерганную бесконечными требованиями пациентов: Schwester, Schwester, Fräulein, bitte! Утку! Сестра, сестра, фройляйн, прошу вас! Ich brauche eine Schüssel geben, bevor ich mich scheissen[9]. Лекарство. Medycyna. Siostra, medycyna. Поменяйте мне белье. Нет, сперва мне!
Так что Анна громко повторяет:
— Можно мне зеркало?
Сестра смотрит на нее. И молчит, только не спускает с нее глаз из-под нахмуренных бровей, не глядя, шлепает ладонью назойливую муху и вдруг, громыхнув подошвами тяжелых ботинок, уходит. Вот и все, думает Анна. Вот и все. Не будет мне зеркальца. Остается только воображать, как я выгляжу. В Аушвице лишь у немногих девочек были зеркальца, но Анна так и не смогла им обзавестись. Даже посмотреть на себя в зеркало стоило дорого. Половинку корочки хлеба. Три картофельных шкурки. Контрабандная сигарета. Кто мог себе такое позволить? Анне остается вспоминать темнокудрую девочку, гадкого утенка, крутившуюся у зеркала над раковиной в уборной. Хотя она знает, что такой девочки с таким лицом больше не существует.
На ее одеяло набрасывается туча мух — одна перелетает ей на лоб и на нос, а она и не пытается ее отогнать. Конечно, немецкие мухи. Мухи фюрера, они здесь, чтобы мучить евреев. Но на самом деле мухи подобны покойникам. Их учишься не замечать. В лагерных бараках мухи обсиживали все толстенным слоем, как замазка, даже в мороз. Сотни сгрудившихся женщин, кровь, слюна, экскременты и прочие жидкости. Мушиный рай.
Анна с удивлением поворачивает голову на топот ботинок. Сестра Красного Креста вернулась. Нахмуренные брови никуда не делись, но, может, потому, что она еще молода, сестра знает, как важно иметь зеркальце, пусть даже треснувшее посередине.
— Зеркальце! — объявляет она, точно ища подтверждение значению этого слова. Но Анна не спешит принять его. В
