Тензин Гьяцо - Свобода в изгнании. Автобиография Его Святейшества Далай Ламы Тибета.

Ничего не оставалось делать, как ждать. Тем временем я принял недавно приехавших настоятелей трех больших монастырей-университетов — Гандэна, Дрейпунга и Сера. Когда я рассказал им о "Соглашении из семнадцати пунктов", они стали убеждать меня как можно скорее вернуться в Лхасу. Тибетский народ очень хочет, чтобы я вернулся, сказали они. В этом их поддерживали и Лукхангва, и Лобсан Таши, которые передавали с ними послание.

Через несколько дней я получил еще одно сообщение от Такцера Ринпоче, который, очевидно, добился успеха в установлении контакта с американским консульством в Калькутте и получил разрешение посетить Соединенные Штаты. Он снова убеждал меня приехать в Индию, говоря, что американцы очень заинтересованы в установлении контакта с Тибетом. Он предполагал, что если я уйду в изгнание, то между нашими двумя правительствами могут быть проведены переговоры по поводу соглашения о помощи. Мой брат заканчивал свое письмо фразой о том, что мне необходимо как можно скорее приехать в Индию, добавив, что китайская делегация уже в Калькутте на пути в Дромо. В этом заключался намек на то, что если я не отправлюсь немедленно, то будет слишком поздно.

Примерно в то же время я получил письмо в таком же духе от Генриха Харрера, который уехал из Лхасы передо мною и находился теперь в Калимпонге. Он решительно высказывал свое мнение о том, что я должен эмигрировать в Индию — ив этом его поддерживали некоторые члены моего правительства. Однако Линг Римпоче был столь же непреклонен в том, что я не должен ехать.

Итак, передо мной стояла дилемма. Если руководствоваться письмом моего брата, то, по-видимому, все же была некоторая надежда заручиться поддержкой иностранцев. Но что это будет означать для моего народа? Нужно ли мне, действительно, уехать, даже не встретившись перед этим с китайцами? И если я уеду, то будут ли наши вновь обретенные союзники помогать нам при любых обстоятельствах? Когда я размышлял на эту тему, то постоянно приходил к двум соображениям: во-первых, для меня было очевидным, что наиболее вероятным результатом пакта с Америкой или кем-либо еще будет война. А война означает кровопролитие. Во-вторых, я думал, что хотя Америка и очень могущественная страна, но она расположена за тысячи миль. С другой стороны, Китай наш сосед и хотя материально менее мощен, чем Соединенные Штаты, имеет большое численное преимущество. Поэтому разрешение спора вооруженной борьбой может продолжаться много лет.

Кроме того, Америка — демократическая страна, и я не мог поверить, что ее народ будет мириться с неограниченными потерями своих людей. Легко было представить то время, когда мы, тибетцы, остались бы опять одни. Результат тогда был бы тот же самый, Китай добился бы своего, но только за это время были бы потеряны бесчисленные жизни тибетцев, китайцев, американцев, и все без толку. Поэтому я пришел к выводу, что лучшей линией поведения будет оставаться на месте и ждать прибытия китайского генерала. Человек же он, в конце концов.

16 июля 1951 года китайская делегация наконец прибыла в Дромо. В монастырь прибежал вестник, сообщивший о ее приближении. Услышав эту новость, я испытал волнение, смешанное с опаской. Как они выглядят, эти люди? Я был чуть ли не уверен, что у всех у них рога на голове. Я вышел на балкон и стал смотреть на долину в сторону города, пристально изучая здания в подзорную трубу. Я помню, был прекрасный день, хотя стоял в самом разгаре сезон дождей, и от согревающейся под летним солнцем земли поднимались струйки испарений. Вдруг я заметил какое-то движение. Группа моих чиновников направлялась к монастырю. Среди них я различил трех человек в невзрачных серых костюмах, они казались просто ничтожными по сравнению с тибетцами, одетыми в традиционные красные и золотистые шелковые одеяния чиновников высокого ранга.

Наша встреча была холодно-вежливой. Генерал Чжан Дзинь-у начал с вопроса, слышал ли я о "Соглашении из семнадцати пунктов". Я с величайшей сдержанностью отвечал, что слышал. Затем он вручил копию его вместе с двумя другими документами. При этом я заметил, что он носит золотые часы "ролекс". Из этих двух дополнительных документов один касался тибетской армии. В другом разъяснялось, что произойдет, если я приму решение эмигрировать. В нем выражалась надежда, что я быстро пойму: китайцы пришли с истинно дружескими намерениями. И тогда я, несомненно, захочу вернуться в свою страну.

Когда это произойдет, меня примут с распростертыми объятиями. Поэтому нет никакого смысла уезжать.

Затем генерал Чжан спросил меня, когда я намереваюсь возвратиться в Лхасу. "Скоро", — ответил я, не выказывая желания продолжать разговор и стараясь оставаться как можно более равнодушным. По его вопросу было видно, что он хочет ехать в Лхасу со мной, так, чтобы появиться в городе вместе, символически. В конце концов моим чиновникам удалось избежать этого, и он отправился через день или два после меня.

Первое мое впечатление соответствовало тому, что я ожидал увидеть. Невзирая на все подозрения и беспокойство, которые я испытывал перед этой встречей, когда она произошла, стало ясно, что этот человек, хотя он мой потенциальный враг, в действительности, обычное существо из плоти и крови, человек, как я сам. Это открытие произвело на меня глубокое впечатление. Это был очередной важный урок.

Теперь, когда я встретился с генералом Чжаном, перспектива возвращения в Лхасу стала для меня чуть более привлекательной. Началась подготовка к отъезду вместе с моими приближенными, и к концу месяца мы отправились в путь. На этот раз не было предпринято никаких попыток соблюдать секретность, и путешествие проходило более обстоятельно. Практически в каждой встречающейся на пути деревне я останавливался, чтобы дать прием и обратиться с краткой проповедью к местному населению. Тем самым мне предоставился случай лично рассказать людям о том, что происходит в Тибете, о том, как нас оккупировала иностранная армия, а китайцы в это время говорят о дружбе. Я также проводил краткие беседы по религиозным текстам, которые обычно выбирал в зависимости от того, что мне надо было сказать людям, для подтверждения своих слов. Я продолжаю практиковать такую форму и в настоящее время. И считаю это хорошим способом показать, что религия может многое дать нам, в какой бы ситуации мы ни оказались. Однако теперь я делаю это лучше, чем тогда. В те дни недоставало уверенности, хотя она и возрастала с каждым выступлением перед народом. Я обнаружил также, как это обнаруживает каждый учитель, что нет лучшего способа учиться, чем учить самому.

Я был доволен, что нашлось так много дел во время этого путешествия. Иначе у меня появилось бы время для грусти. Вся моя семья находилась за границей, за исключением отца, который умер, когда мне было двенадцать лет, и Лобсан Самтэна, сопровождавшего меня теперь, а моим единственным компаньоном по путешествию помимо домашних был Татхаг Ринпоче. Он приехал навестить меня в Дромо, чтобы преподать некоторые важные учения, и теперь возвращался назад в свой монастырь, расположенный рядом с Лхасой. Он заметно постарел с тех пор, как я последний раз видел его прошлой зимой, и теперь выглядел на все свои семьдесят с лишним лет. Я был счастлив еще раз оказаться в его обществе — потому что он был не только чрезвычайно добрым человеком, но еще являлся и высокосовершенным духовным мастером. Без сомнения, он был моим самым значительным гуру. Он даровал мне много посвящений различных традиций и тайных учений, которые были переданы ему самыми блестящими учителями его времени.