Тензин Гьяцо - Свобода в изгнании. Автобиография Его Святейшества Далай Ламы Тибета.

Почти через неделю пути мы прибыли в Гьянцзе, четвертый по величине город Тибета. Здесь стало невозможным сохранять секретность, и сотни людей вышли приветствовать меня. Отряд потрепанной, но полной энтузиазма индийской кавалерии, обеспечивавшей сопровождение Индийской торговой миссии, также взял "на караул". Но времени на формальности не было, и мы поспешили дальше, прибыв в Дромо в январе 1951 года после почти двухнедельного путешествия.

Все мы вымотались. Но лично я испытывал огромное чувство подъема. Сам город не представлял собой ничего особенного, фактически он состоял из нескольких смыкавшихся друг с другом деревень, но окружающий ландшафт был очень живописен. Город расположен как раз в том месте, где долина Амочу разделяется надвое на высоте около 9 тысяч футов над уровнем моря.

По дну долины протекает река, довольно близко к деревне, так что рев воды слышится день и ночь. Почти у самой воды возвышаются крутые склоны гор. В некоторых местах река зажата между скалами, вздымающимися прямо в кристально голубое небо. А невдалеке высятся могучие горные вершины, которые придают Тибету величественный и грозный вид. По зеленым пастбищам то там, то тут разбросаны группы сосен и заросли рододендрона. Климат, как оказалось, был довольно влажным. Так как Дромо расположен совсем близко от равнин Индии, он подвержен муссонным дождям. Но даже тогда часто светит солнце, пробиваясь сквозь нагромождения облаков и заливая долины небывалым сверкающим светом. Мне так хотелось обойти эти места и взобраться на ближайшие горы, когда они покрыты дикими весенними цветами, но оставалось еще несколько месяцев зимы.

По прибытии в Дромо я поселился сначала в доме местного представителя власти — того самого, который посылал мне игрушки и яблоки, — а потом перебрался в Дунгкар, небольшой монастырь, расположенный на холме, с которого открывается вид на всю долину Дромо. Вскоре мы обосновались, и опять началась моя привычная жизнь с молитвами, медитацией, затворничествами и учебой. И хотя я был бы не прочь иметь побольше свободного времени и скучал по некоторым своим обычным развлечениям в Лхасе, я почувствовал, как что-то во мне изменилось, может быть, из-за того чувства свободы, которое я ощутил, потому что теперь не надо было соблюдать строгий этикет и все формальности, составлявшие столь значительную часть моей жизни в Лхасе. И несмотря на то, что я скучал по компании моих друзей-уборщиков, это возмещалось повышенной ответственностью, которую я ощущал. Поездка на юг заставила меня усвоить одну вещь: я должен упорно учиться и знать как можно больше. Вера народа обязывала меня изо всех сил стремиться к его идеалу.

Вскоре после нашего приезда в Дромо произошло одно значительное событие — прибыли монахи из Шри Ланки с ценной реликвией, которую мне вручили во время очень волнующей церемонии.

Так как Лукхангва и Лобсан Таши остались в Лхасе, моими главными советниками были Кашаг, гофмейстер, Линг Ринпоче (теперь моим Старшим наставником был он) и Триджанг Ринпоче, старший "ценшап", который недавно был назначен Младшим наставником. Здесь находился также мой старший брат Такцер Ринпоче. Он прибыл за несколько недель до нас на пути в Индию.

Поступили первые плохие новости: только одна из наших делегаций, отправленных за границу до моего отъезда из Лхасы, достигла места назначения — это была делегация в Китай. Все другие оказались отосланы назад. Это было большим ударом. Тибет всегда поддерживал дружественные отношения с Непалом и Индией, ведь они наши ближайшие соседи. Что касается Великобритании, то благодаря экспедиции полковника Янгхасбенда в Тибете почти полвека существовала Британская торговая миссия. Даже когда Индия в 1947 году получила независимость, в первое время эту миссию продолжал возглавлять тот же самый англичанин, Хью Ричардсон. Поэтому невозможно было поверить в то, что британское правительство согласно с китайскими притязаниями на управление Тибетом. Казалось, они забыли о том, что в прошлом, например, когда Янгхасбенд заключил свой договор с тибетским правительством, они считали необходимым относиться к Тибету как к абсолютно суверенному государству. Такова же была их позиция и в 1914 году, когда они созвали конференцию в Симле (где была подписана Конвенция), на которую Тибет и Китай приглашались независимо друг от друга. Кроме того, англичане и тибетцы всегда имели хорошие взаимоотношения. Мои соотечественники высоко ценят англичан за их порядочность, справедливость и чувство юмора.

Что касается Америки, то в 1948 году Вашингтон приветствовал нашу торговую делегацию, которая даже имела встречу с вице-президентом. Так что и они тоже, по-видимому, изменили свои взгляды. Помню, что я испытал очень горькое чувство, когда понял, что это реально означает: Тибет должен готовиться встретиться один на один со всей мощью коммунистического Китая.

Дальше события развивались так: после возвращения обратно всех делегаций кроме одной всего через несколько недель от Нгабо Нгаванга Джигмэ, губернатора Чамдо, поступил большой доклад. Большая часть округа Чамдо была теперь в руках китайцев, и доклад смог доставить в Лхасу один из видных торговцев этого округа. Он благополучно вручил его Лобсану Таши и Лукхангве, которые, в свою очередь, переслали мне. В этом докладе излагалась суть китайской угрозы, причем приводились тягостные и мрачные подробности, и из него становилось ясным, что если только не будут достигнуты определенного рода соглашения, то скоро войска НОАК двинутся в Лхасу. Это неизбежно повлекло бы за собой гибель людей, и я хотел любой ценой избежать этого.

Нгабо предполагал, что у нас нет другого выбора кроме переговоров. Если это приемлемо для тибетского правительства и если мы дадим ему нескольких помощников, он предлагал лично отправиться в Пекин, чтобы попытаться начать диалог с китайцами. Я написал в Лхасу Лобсану Таши и Лукхангве, чтобы узнать их мнение. Они ответили, что считали бы целесообразным провести такие переговоры в Лхасе, но, поскольку положение безвыходное, они вынуждены согласиться, чтобы переговоры велись в Пекине.

Так как Нгабо без колебаний предложил свою кандидатуру для выполнения этой задачи, то я сделал вывод, что именно Нгабо, которого я знал как очень решительного администратора, должен поехать в китайскую столицу. Соответственно я послал двух человек из Дромо и двух из Лхасы сопровождать его. Я надеялся, что он ясно даст понять китайскому руководству: Тибету требуется не "освобождение", а сохранение мирных взаимоотношений с нашим великим соседом.

Тем временем наступила весна, а с ней и расцвет природы. Вскоре горы покрылись дикими цветами; трава приобрела совершенно новый, яркий оттенок зеленого цвета; воздух наполнился свежими изумительными ароматами — жасмина, жимолости и лаванды. Из своих комнат в монастыре я мог видеть реку, к которой крестьяне пригоняли пастись овец, яков и "дзомо". Я мог видеть, не без зависти, группы отдыхающих, которые приходили почти каждый день, чтобы разжечь костерок и приготовить еду на самом берегу реки. Все это для меня было так притягательно, что я набрался смелости и попросил у Линга Ринпоче немного свободного времени для себя. Он, должно быть, испытывал те же чувства и, к моему удивлению, дал мне выходные дни. Кажется, я никогда не был так счастлив, как в эти несколько дней, за которые облазил всю округу. В один из своих походов я посетил бонский монастырь. Мое настроение омрачало только то, что я знал: впереди тревожные времена. Вскоре мы должны были получить известия от Нгабо из Пекина. Я совсем не исключал того, что новости могут быть плохими, и, тем не менее, был совершенно потрясен, когда услышал, что произошло в Пекине.