Любовь и пепел - Пола Маклейн
Внезапно в красивом халате, похожий на мираж, появился Экзюпери. Бомбардировка завершилась, и он предложил выпить кофе. Мы с Эрнестом последовали за компанией друзей и знакомых в его номер. Все сидели, разговаривали и ждали, пока закипит кофе, размышляя вслух, станет ли теперь отель постоянной мишенью или сегодняшний обстрел был случайностью. Все это время я чувствовала себя беззащитной во всех отношениях и не верила, что смогу это вынести.
Мне было неловко, я стояла, стараясь не смотреть на Эрнеста.
— Я пошла спать. Всем спокойной ночи.
— Береги себя, — сказала Джинни.
— Держи! — Антуан достал из деревянного ящика со своими личными запасами большой розовый грейпфрут.
Я поблагодарила его и вышла в коридор, неся перед собой грейпфрут, словно это священный дар или жертва чужеземным богам. Повсюду была пыль от штукатурки, похожая на снег. С обеих сторон на стенах появились широкие трещины, стол был опрокинут, лампа разбита. Внутри меня тоже царил беспорядок. К чему бы это все могло привести нас с Эрнестом, если бы не снаряд? Я чувствовала, что теряю здравый смысл и забываю истинные намерения. Он был моим другом, и это очень много для меня значило. Он правда им был. И вообще, разве я не усвоила урок касательно женатых мужчин?
Полная беспокойства, я зашла в свой номер, закрыла дверь и задвинула засов.
Глава 14
На следующее утро меня разбудил бледный, безмятежный рассвет, за окном было тихо, абсолютно тихо. В номере похолодало, обогреватель за ночь остыл и стал ледяным. С третьего этажа проникали аромат хорошего кофе и резкий аппетитный запах яичницы с ветчиной, жарящейся на волшебной плите Сидни Франклина. Но какими бы головокружительно прекрасными ни были запахи, в этот раз мне не хотелось идти к ним в номер.
Я дотянулась до брюк, которые повесила на спинку стула, с бюро стянула льняную рубашку и шерстяной пиджак и спустилась вниз, намереваясь зайти в кафе напротив, хоть там меня, скорее всего, ожидала вчерашняя булочка, горький растворимый кофе и в лучшем случае апельсин.
Неделю назад, в такое же тихое, как это, утро, трое мужчин стояли возле окна кафе, когда внутри прогремел взрыв. Теперь окно было заклеено толстой коричневой бумагой и картоном. Внутри обломки убрали, а кровь отмыли. Я подошла к тому месту и ненадолго остановилась, думая об этих мужчинах. Наверное, у них были жены и дети, традиции и маленькие радости, а также будущее, которого они лишились. Ничего уже не вернуть и уж точно не отмыть, никакая уборка тут не поможет.
Я решила взять еду навынос, затем направилась к площади Пласа-Майор. Там, присев возле одного из больших фонарных столбов, я наблюдала, как голуби прилетают и улетают в каком-то особенном ритме, понятном только им. Чистильщики обуви установили свои аппараты по периметру всей площади, избегая мест, где в брусчатке появились новые воронки от снарядов. Я смотрела на них, пока пила кофе, чувствуя, как головная боль сжимает виски и основание черепа. Никак не получалось выбросить Эрнеста из головы. Воспоминания о его руках в моих волосах, запахе его кожи не отпускали и тревожили меня. Почти ничего не произошло, но и этого было достаточно, чтобы выбить меня из колеи. Что сказать ему при следующей встрече? Что ему от меня нужно? Хотела ли я от него чего-то, в чем было стыдно признаться самой себе?
У меня не было ответов, да и не хотелось мне их знать. Решительно отогнав эти мысли, я встала и прошла через площадь. Мы договорились встретиться с Джинни в отеле «Палас», который переоборудовали в военный госпиталь. Фасад здания, казалось, принадлежал прежнему Мадриду: кремовый и величественный, как многоярусный свадебный торт. Однако, оказавшись внутри, я сразу же почувствовала резкий, едкий запах эфира, а вместе с ним более тяжелый и сложный запах людских страданий, болезней и крови.
Джинни ждала меня у стойки портье. Она была в тонком черном шерстяном пальто, дорогих золотых украшениях и туфлях на высоком каблуке. По правде говоря, все это больше подходило для модного Верхнего Ист-Сайда, чем для города, где идут военные действия, но Джинни мне нравилась, и я была ей благодарна за то, что она предложила познакомить меня с врачами и показать все вокруг, на случай если я потом захочу вернуться уже одна.
— Вчера была вечеринка, — сказала она, когда я подошла.
— Ты вообще спала?
— Почти нет, но я мало сплю. Слишком много мыслей.
— Да, понимаю, — согласилась я. — Даже без падающих бомб.
За фойе с аккуратной плетеной мебелью и столиками находился старый читальный зал отеля, переделанный в операционную. Повсюду было очень много простыней — одни заменяли перегородки, другие, разбросанные повсюду, создавали общее впечатление стерильности. Обычные обеденные столы превратились в хирургические. Из хрустальных светильников сделали операционные лампы, заменив лампочки с мягким, рассеянным светом на резкие и яркие. Со шкафов вдоль стен исчезли все книги, вместо них появились бинты, пенициллин и контрабандная перекись.
Джинни представила меня одному из хирургов, сказав, что я американская писательница и хочу как можно больше узнать о здешних условиях. Хирург был каталонцем средних лет, сдержанным, с грустным выражением лица и очень черными, изящно изогнутыми бровями.
— Тяжело работать в таких условиях, — сказал он. — Но еще тяжелее в поле. Моим коллегам на фронте в Теруэле, Джараме или в Бриуэге приходится справляться со многими вещами, в том числе с погодой. Так что у нас тут еще шикарные условия. — Он показал наверх, на убогую люстру, которая — я тоже это заметила — вдруг предстала маленьким чудом.
— Кем ты работал? — спросила я у него. — До всего этого.
— До? Я был ортопедом. Теперь я мастер на все руки, но и этого недостаточно.
Он отвел нас в палату для выздоравливающих на шестом этаже, где в коридоре, будто дрова, лежали окровавленные носилки. В комнатах было полно раненых: в небольшие, но чистые помещения удалось втиснуть по четыре или шесть коек. Солнечный свет проникал через высокие окна, падал на пол и прятался в углах, но приносил
