Любовь и пепел - Пола Маклейн
Испания дала мне шанс обрести работу и голос. Броситься в чьи-нибудь объятия сейчас было бы серьезной ошибкой, в объятия к Эрнесту — тем более. Я не могла потерять нашу дружбу и взаимопонимание. Только не в этот раз. И дело не в сексе. Сложно было представить себе отношения с таким мужчиной. Он был звездой. Стоило ему заговорить, как все замолкали. Его нацарапанные депеши, кажущиеся невразумительными на первый взгляд, приносили по пятьсот долларов каждая. У меня было пятьдесят долларов на счету, и я понятия не имела, хватит ли у меня таланта заработать еще.
Я снова перевернулась на спину и уставилась в потолок, в мерцающую темноту. Эрнест, наверное, уже дошел до своего номера и, сидя на краю кровати, снимал ботинки. Возможно, потянулся за фляжкой, сбитый с толку или просто уставший, готовый покончить с женщинами и неприятностями, которые они доставляли.
Я не хотела превращаться в проблему. Факт оставался фактом: Эрнест мог затмить меня, даже не стараясь, он светил ярче, чем любое солнце. Он слишком знаменит, слишком талантлив и слишком уверен в своих действиях. К тому же он слишком женат, слишком погружен в жизнь, которую построил в Ки-Уэсте. Этот человек был слишком энергичным, слишком ослепительным.
Он был Эрнестом Хемингуэем.
Глава 15
— Нам придется пробежаться, — сказал Эрнест. Мы вышли на открытую часть улицы — примерно двадцать пять ярдов среди разрушенных бомбежками зданий. — Снайперам нравится это место. Каждый день здесь умирают два или три человека.
Я лишь кивнула, почувствовав ком в горле. Он поправил охотничью шапку и наклонился вперед, согнувшись так сильно, что я испугалась, не упадет ли он, но обошлось. Добравшись до противоположной стороны, Эрнест жестом показал, чтобы я следовала за ним. Ноги так дрожали, что было непонятно, можно ли заставить их двигаться, но все же я бросилась вперед.
Я добежала до спасительной стены и присела возле нее, чувствуя, как кровь стучит в висках; меня охватила эйфория. И он тоже это чувствовал. Ощущение, как будто сбежал от смерти и ее косы. Энергия пульсировала между нами, как в ту ночь в номере.
Мы прошли по улице мимо шестиэтажного здания, фасад которого оказался полностью разрушенным. Было что-то постыдное в том, как мы разглядывали чужие шкафчики с фарфором, кровати, кресла с подголовниками, ванны и различные вещи, разбросанные или лежавшие на своих местах. Некоторые квартиры выглядели нетронутыми, если не считать того, что у них отсутствовала передняя стена. Здание напоминало заброшенный кукольный домик в натуральную величину, в который можно зайти и обустроить все для себя.
«Дом должен быть раем, надежной крепостью, — подумала я. — Еще одно доказательство того, что нужно находиться рядом с людьми, на которых можно положиться, которые смогут заменить тебе стены». Это была моя первая война, и я еще так мало знала. Но этотурок успела усвоить.
Мы вышли на Пасео Росалес — мадридскую версию Парк-авеню, некогда самое шикарное место в городе, теперь превратившееся в руины. Перед нами возвышалось обшарпанное здание, в котором голландский кинорежиссер Йорис Ивенс готовил отснятый материал для документального фильма о войне; у него уже и название было: «Испанская земля».
Мы поднялись по темной лестнице. Из окон верхних этажей видны были весь Каса де Кампо и линия фронта. Вот почему Ивенс был в таком восторге, когда нашел это место для съемок. Оттуда отлично просматривалась вся долина, с ее зелеными холмами и неподвижными соснами. Можно было разглядеть следы, оставленные пехотинцами на пересеченной местности, и даже заглянуть в окопы, где мужчины, похожие на пыльных игрушечных солдатиков, сидели, склонившись над своими автоматами.
Прямо на балконе Ивенс и его оператор соорудили нечто вроде смотровой площадки, подняв телеобъектив на подставку, собранную из старой мебели и ящиков. Чтобы замаскировать камеру, ее обмотали тряпками и ненужными занавесками.
— Любой отблеск солнца на линзе может привлечь снайпера и выдать наше местоположение, — объяснил Эрнест, когда мы отошли вглубь квартиры.
Туда не проникал ветер, поэтому там было теплее, хотя большую часть передней стены разрушили, а почти все окна выбили. Я сняла пальто и села между Эрнестом и Мэттьюсом, прислонившись к стене. Херб протянул мне кувшин с водой. Мы смотрели через разбитые стекла туда, где шла война. Ощущение безопасности и отдаленности создавало странное впечатление. Вот взорвалась граната, взметнув в небо фонтан земли и обломков. Несколько человек упали, оглушенные взрывом, и не поднялись. Я впилась в них взглядом, ожидая, когда они зашевелятся, но они не двигались.
Несмотря на то что мне было не по себе, я понимала, что с этой позиции удобно вести съемки. Отсюда, со стороны, можно было разглядеть все поле боя. Как на ладони были видны плывущие облака дыма и вспышки выстрелов, внезапно взлетающие столпы пыли от бьющей вдоль хребта шрапнели. Мы видели, как пехота продвигалась вперед на дюйм, а затем отступала, то теряя, то отнимая жизни — разница постепенно стиралась. Может, ее и не было вовсе.
Я достала из сумки блокнот, внезапно испугавшись, что если не запишу все в ту же секунду, то история пройдет мимо. Рука слегка дрожала от напряжения. Я заметила, что Эрнест, тоже взяв блокнот, что-то царапает в нем, охваченный желанием ухватить момент и покорить его. Мир должен был узнать о том, что здесь происходит, и именно поэтому мы должны были узнать об этом первыми. Для этого мы и приехали.
— Тебе стоит еще выпить, — сказал Мэттьюс вечером в «Чикоте».
В баре было так тесно, что нам приходилось сидеть почти что друг у друга на головах.
— Скажи, почему ты пишешь о войне, а не о чем-нибудь еще? — спросила я.
— Кто-то же должен. И я надеюсь, что мы сможем что-то изменить, если будем делать нашу работу хорошо.
— Если еще не слишком поздно. Мне кажется, что это наш шанс побороться за справедливость в мире. Здесь. Сегодня, сейчас. Но что, если мир так и будет спать и не услышит, как бы громко мы ни кричали?
Он пожал плечами:
— Тогда да поможет нам Бог.
Я протянула ему пустой бокал, и он исчез за стеной из тел. Пол секунды спустя Эрнест рухнул на его место, мы оказались прижаты друг к другу, локоть к локтю, колено к колену, а вокруг нас звучал смех и велись серьезные разговоры. Я едва могла дышать, и отчасти он
