Воспоминания жены советского разведчика - Галина Александровна Курьянова
Из-за моей кипучей общественной деятельности мне часто приходилось непосредственно встречаться с директором нашего учебного заведения.
Вот говорят, что горбуны злобные люди… Наш директор, Густав Сергей Федорович, был очень добрый и внимательный человек, знал своих студентов и, по мере возможности, всегда был готов придти им на помощь.
Мы просто не замечали горба, как, видимо, не замечала этого его жена, высокая красивая дородная женщина, и его дети. Когда меня вызывал Сергей Федорович по вопросу каких-либо мероприятий (а они, как правило, происходили в выходные дни), я пользовалась случаем и «отпрашивала» от этого мероприятия Машку Алейникову, мою соученицу. Мы с ней жили на одной квартире, спали в одной кровати и сидели за одной партой. У Маши в Ростове в институте Сельхозмашиностроения учился её друг Вова,
они были из одной деревни, учились в одном классе и собирались поступать в один и тот же институт, но Машка срезалась на экзаменах в Ростове. Видимо и там предпочтение отдавалось будущим механизаторам мужчинам.
Учась отдельно, она была убеждена, что какая-нибудь предприимчивая городская девица непременно переманит её Вовочку и поэтому, как на работу, таскалась каждое воскресенье и любое свободное время в Ростов напоминать о себе и забивать внимание друга, стряпала там ему какую-то еду, стирала. Я мало вникала в их отношения, но однажды видела этого Вову и думаю, что он был абсолютно безопасен для ростовчанок да и таких усилий со стороны Машки не стоил. Есть такая злая поговорка: «Любовь зла…».
Когда этот её Вова уехал летом на целину на очередную помощь студентов в сельскохозяйственных работах, Маша очень переживала опять же по поводу измены. Вдруг по радио мы услышали песню о комсомольцах-целинниках и там были слова: «Ой, боюсь, боюсь, Володя в Барнауле влюбится!», а Машин друг как раз поехал в Барнаул, я и брякнула: «Смотри, Машк, влюбится твой Вова в Барнауле!» Так она чуть ли ни с кулаками на меня кинулась. Больше я так глупо и неосмотрительно не шутила, продолжая отпрашивать её от субботников-воскресников, поездок в подшефные колхозы (она-то в силу своих вокальных данных как раз и была в хоре и в оркестре педучилища), утренников в базовой школе и других общественных мероприятий, которые лично сама выполняла в охотку, т.к. у меня-то никакого подобного «Вовы» в наличии не наблюдалось. Сначала она сама отпрашивалась у директора, а потом заступила на эту неблагодарную вахту я.
Директор объяснял мне, что, как и где нужно организовать, а я смотрела на него своим исключительно честным, прямым, голубым взглядом и объясняла очередную причину невозможного присутствия Алейниковой Маши на этом мероприятии. Надо заметить, что и Сергей Федорович, и я прекрасно понимали, что с моей стороны – это полуправда и чистой воды альтруизм и никакой выгоды от просьб я не имею и не буду иметь, даже наоборот, за себя при случае уже не смогу попросить. Обоснования отсутствия Машки по воскресеньям с каждым разом становилось все труднее объяснять, и однажды директор внимательно посмотрел на меня и сказал: «Я знаю, почему Алейникова так часто отсутствует по выходным (интересно, откуда? во стукачки!), но не кажется ли Вам, Галочка, что она просто использует Вас?» Галочка простодушно взирала на него, не совсем врубаясь в суть вопроса-предупреждения, и он, видимо поняв мою дурость, коротко сказал: «Пусть едет в свой Ростов к своему студенту!»
И как, скажите, узнал про студента, про Ростов? Собственно, Ростов-то был не Машкин, а мой, но важен результат: в город отправлялась Маша, а я опять проявляла себя в самодеятельности, в организации вечера, конкурса стенгазет или бала-маскарада. Совет умного директора пропал втуне.
В жизни мне ещё очень много встречалось таких «Машек».
Сергей Федорович тоже был когда-то молодым, еще возможно помнил, что значат муки ревности поэтому и в дальнейшем не настаивал на обязательном присутствии Алейниковой на мероприятиях, тем более толку на них от неё не было никакого, в смысле активного участия. Просто тогда педагоги считали себя ответственными за поведение учащихся, особенно молодых девушек, которых родители доверили их воспитанию, и предпочитали, чтобы они были у них в поле зрения, примерно знали наши заморочки, наши любовные увлечения и друзей.
Машка же со всей житейской хваткой сельской жительницы и в дальнейшем старалась основательно использовать свою соученицу: списывание диктантов и прочих контрольных работ и заданий, оформление наглядных пособий для открытых уроков в школе, работ по труду: «У тебя это лучше получается!» (хитрая, зараза). А однажды попросила нарисовать ей картинку к открытому уроку по чтению, тема народной сказки «Лиса и волк», ну там, где лиса заставила зимой волка опустить хвост в прорубь и приговаривать: «Ловись, рыбка, большая и маленькая!»
Я изобразила зиму, реку, ёлки, прорубь и глупого волка, опустившего хвост в полынью. Вся картинка была выписана яркой гуашью, а хвост волка, опущенный в воду, изображен простым карандашом, этакими серыми линиями. Машка сказала мне спасибо, и наш курс с методистом отправился в базовую школу, где мы всегда проводили уроки, тренировались на бедных детях. Урок начался, и ничто не предвещало беды, а попросту смешного инцидента. Студентка, добросовестно следуя конспекту, вела урок, потом развернула мой шедевр и стала задавать вопросы по наглядному пособию типа: что за время года изображено, почему вы именно решили, что это зима, опишите признаки зимы, кто нарисован на картинке. Дети добросовестно и правильно отвечали на вопросы, развивая свое мышление и речь. Наконец, был задан ключевой вопрос: «Что делает волк?» Класс смущенно затих, а я только тут увидела ошибку при раскрашивании шедевра и почувствовала себя жутко неудобно, предполагая с уверенностью, какой ответ сейчас последует. Маха, недоумевая, почему дети не поднимают руки и не отвечают на такой, в общем-то, элементарный вопрос, с нажимом повторила: «Посмотрите, дети, что делает волк?», – и выжидающе посмотрела на малышей уже с оттенком требовательности. Ученики, первый класс, безмолвствовали. Наконец, поднялся
