Владимир Селиверстов - Поколения ВШЭ. Учителя об учителях
Что я вынес отсюда, очень для меня важное? Умение дать анализ и предложения, сформулировав это на пространстве не более трех страниц. Удивительное искусство, которое отсекало любое словоблудие. Любое нагромождение эпитетов, эмоций, метафор и т. д. В этом смысле очень интересная была школа.
Георгий Аркадьевич Арбатов был по-своему уникальным человеком. Во-первых, он был крупным социально-политическим мыслителем. Он блестяще знал политику – советскую и американскую, ее внутренние и внешние аспекты. И он знал, чего он хочет. Арбатов исходил из того, что он точно знает, что нужно в данный момент делать в стране. Понятно, что это было действие в заданных рамках, но все то, что он делал, расширяло эти рамки. И я бы сказал, что вклад Арбатова и его института в создание нового восприятия, новой ментальности, нового отношения к миру в СССР был очень большим. У этого института была уникальная черта.
Сначала я работал там младшим научным сотрудником, потом очень быстро стал старшим научным сотрудником, заведующим сектором и других подразделений. Но вот что интересно: даже когда ты работал над маленькой запиской, у тебя было чувство причастности к большим задачам. Это действительно было в Институте США и Канады. Но это, повторю, была совершенно особая «оранжерея»…
И я ушел оттуда. Ушел сам, добровольно, потому что мне стало скучно. В конце 80-х, когда у нас в стране пошли такие перемены и возникли такие надежды и иллюзии, мне просто скучно стало заниматься Америкой. Мне показалось, что гораздо интересней заниматься советской, российской политикой. Я даже поэкспериментировал в – как бы это сказать? – интеллектуально-кооперативном секторе на рубеже слома эпох. У меня еще был странный период, когда я пошел заместителем председателя Советского комитета защиты мира и провел там год или чуть больше, пытаясь перестроить эту организацию, вместе с другим моим учителем, который тоже перешел туда. Я имею в виду Радомира Георгиевича Богданова, бывшего зама Арбатова. И это был также интересный для меня опыт. Он показал, что есть структуры, которые не подлежат реформированию, – они подлежат либо окукливанию, либо разрушению. Есть вещи, которые нельзя реформировать.
Это привело меня к мысли, что новое качество рождается там, где оно начинается с нуля, а не там, где реформируются осколки старого. Поэтому, когда я пришел в МГИМО, я участвовал в создании первой кафедры политологии в нашей стране – в 1989 году. Через год я стал ее заведующим. Мы кафедру политологии создавали заново, «с нуля», не переименовывая кафедры научного коммунизма, марксизма-ленинизма, – мы ее создавали from scratch. Мы нашли и позвали людей, у которых не было идеологического шлейфа прошлого. К нам пришли работать Александр Иванович Никитин, Михаил Васильевич Ильин, Лилия Федоровна Шевцова, Дмитрий Вадимович Ольшанский, Андрей Алексеевич Дегтярев, Марина Михайловна Лебедева, Александр Арсеньевич Чанышев и многие другие. Факультет политологии в МГИМО в самом конце 1990-х я так же, как и кафедру, делал «с нуля». Кстати, тогда он стал лучшим в стране. У меня не было никаких ограничителей, мне ни с кем не нужно было бороться, ничего реформировать. Мы просто сделали все с самого начала.
Но вот еще проблема с «учителями и учениками». Наше, уже уходящее поколение в современной российской политической науке – это все же «самоучки», мы из одной «шинели», нам нужно было осваивать мировую теоретическую и методологическую традицию политической науки «с нуля», и самим. У нас не было по этой части вообще учителей. Нашим студентам сейчас намного лучше.
И вот что еще мне хотелось бы сказать. Есть коллеги, которые уверены в том, что знают истину в последней инстанции. А я – нет. Это может звучать банально, но тем не менее учиться никогда не поздно. Четыре года назад я пришел в Вышку, и это для меня был безумно важный жизненный и профессиональный разворот. Только иногда жалею: ну почему это не случилось раньше, почему я столько времени потерял?! Я и здесь нашел важных для себя учителей, которым благодарен. Честно говоря, я шел на факультет прикладной политологии к моему другу и коллеге Марку Юрьевичу Урнову, чтобы дочитать и дописать то, что я не успел сделать раньше, занимаясь другими, в основном административными, делами. Но вот уже через год мне и еще некоторым моим коллегам, которые пришли в Вышку со мной из МГИМО и РАН, стал давать уроки статистики Алексей Алексеевич Макаров. Мы собирались в маленькой аудитории, и он просто читал нам приватные лекции. Спасибо Вам, Алексей Алексеевич! И в неменьшей степени я благодарен Денису Константиновичу Стукалу – за то, что он открывает для меня многие важные для нашего анализа вещи, о которых я просто не знал. Я вообще-то когда-то, как и большинство моих коллег по профессиональному сообществу, считал формальные методы в политологии неким изыском, а сейчас думаю об этом совсем по-другому…
Фуад Алескеров
В 1974 году я окончил механико-математический факультет МГУ. Там нам читали лекции блестящие преподаватели – Б. П. Демидович, А. Г. Курош и другие. Я ходил к Курошу на его спецкурс по общей алгебре. Общая алгебра – очень абстрактная наука, но Курош превращал свои лекции в театральное действо. На них мы сидели, затаив дыхание. Кроме этого, свой курс по логике нам читал А. Н. Колмогоров. Это был совсем другой стиль преподавания. Он читал вещи, которые были известны более ста лет назад. Было видно, что он их как бы заново продумывает, и слушать его было очень непросто.
Главное, чему меня научили в МГУ, – не бояться задач. У меня до сих пор нет страха перед ними. Если я что-то не понимаю, я тут же начинаю это изучать.
Потом, в 1975 году, я пришел в Институт проблем управления к Марку Ароновичу Айзерману. Тут и началось настоящее наставничество. Оно происходило не столько в период обучения в аспирантуре, сколько, скорее, после этого. Когда я только пришел в Институт, он сказал, что я должен ходить на его семинары, что я и делал.
Помню, я как-то подошел к Марку Ароновичу и сказал ему о том, что не хочу ходить на те семинары, которые непосредственно не связаны с моей работой. Он ответил, что на семинар надо ходить обязательно. Я до сих пор вспоминаю этот его ответ и очень ему за него признателен. Научное мышление выковывается на семинарах. Когда вы слышите, как выдающиеся ученые ставят вопросы, как они обсуждают проблемы, вы получаете бесценный опыт. Эта мозаика мнений складывается в то, что называется научным мышлением.
Все, что я имею, я получил тогда. Конечно, я продолжаю учиться, но в этом плане я, скорее, добираю какие-то знания.
Айзерман был действительно выдающимся человеком. Когда мы писали о нем книгу, то заметили, что он внес вклад в шесть разных областей теории управления. В 1964 году он стал лауреатом Ленинской премии за создание универсальной системы элементов промышленной пневмоавтоматики. Лаборатории, которую он создал, недавно исполнилось пятьдесят лет. Эта лаборатория занималась самыми разными задачами: управлением в живых системах, классической теорией управления и т. д. Конечно, сейчас она ведет не такую яркую работу, как раньше, но все равно лаборатория существует, я ею заведую и горжусь тем, что мы сохранили ее, несмотря на все сложности.
Из написанного им я бы отметил книгу «Логика, автоматы и алгоритмы». В течение приблизительно двадцати лет она оставалась классикой в своей области. «Метод потенциальных функций в теории обучения машин» – тоже одна из его известных работ. У него были выдающиеся работы и в области теории устойчивости.
Теперь я расскажу о стиле его работы с учениками. Когда я пришел в лабораторию, мне дали задачу и некоторое время мной не занимались. Я тогда очень удивлялся этому, но на самом деле этот подход оказался правильным. Таким образом выяснялось, образно говоря, сумеет ли лягушка выбраться или утонет, будет ли она барахтаться. Когда все увидели, что я, побарахтавшись, выплыл, то стали мною заниматься и занимались много.
Свою первую статью вместе с соавторами я писал два года. Оттачивалась буквально каждая фраза. Конечно, такой долгий срок был связан и с тем, что мы оказались первопроходцами в своей области и работали с еще не устоявшейся терминологией. До сих пор у меня очень серьезное отношение к тому, как пишутся работы. Я не могу себе позволить что-то написать небрежно. От первой до последней фразы (включая обозначения) – все должно быть перепроверено. Каждая фраза и каждое обозначение должны нести смысл. Более того, каждое обозначение также должно иметь мнемоническую компоненту, чтобы людям не пришлось через пять страниц вспоминать, что оно значит. Таков результат моего обучения в этой школе.
Говорят, что ученые – люди не от мира сего, рассеянные, забывчивые и т. д. Поверьте мне, я с очень многими выдающимися людьми общался, и все они были удивительно дисциплинированными. Наука – это внутренняя дисциплина. Про меня недавно сказали, что меня в Вышке ценят, в частности, за то, что я никогда не опаздываю. Это тоже влияние той школы, которую я прошел. Я за всю жизнь на лекции опоздал два раза, и оба раза не по своей вине.
