Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 2: XX век - Коллектив авторов
В следующем, 1924, году, Софья Владимировна практически переселилась в Чехословакию. В Праге жили тогда и близкий ей Н.И. Астров, и отчим И.И. Петрункевич. В этом городе у Паниной всегда было много дел. Д. Мейснер вспоминал, какой внимательной и отзывчивой умела она быть. Когда он болел туберкулезом в поселке близ Праги, эта уже немолодая грузная женщина в любую погоду, ежедневно приносила ему обед, проделывая путь по размокшей глинистой дороге. Чехословацкий президент Масарик как-то лично навестил Панину и старого Петрункевича и сделал так, что она получила средства на создание библиотеки и клуба-читальни для русских эмигрантов под названием «Русский очаг». Она сотрудничала и с Русским зарубежным архивом, работала в других учреждениях. Перед оккупацией Чехословакии гитлеровцами Панина уехала в Америку, куда ее звала старая подруга, основательница Толстовского фонда графиня А.Л. Толстая и где проживал ее сводный брат, профессор Йельского университета Александр Петрункевич.
Во время войны русская эмиграция при содействии Софьи Владимировны, как сообщает ее родственник, организовала крупномасштабную помощь советским военным в немецких лагерях. Правда, помощь эта «не была допущена – по личному приказу Гитлера». Зато по распоряжению маршала Маннергейма, хорошо знавшего Панину в предреволюционные времена, суда, везшие эту помощь из Южной Америки, «были направлены в Швецию, откуда она была переброшена в финский лагерь для советских военнопленных».
После войны С.В. Панина жила на ферме Толстовского фонда в штате Нью-Джерси, помогая А.Л. Толстой готовить к печати ее мемуары. Изредка приезжала в Нью-Йорк поработать в Публичной библиотеке. Тогда ей было уже почти восемьдесят, и она «как-то физически съежилась, но духом была еще удивительно молодой и бодрой». К своему племяннику Г.И. Васильчикову, тогда работавшему в ООН, Панина приходила порой пообедать. И неизменно – с маленьким чемоданчиком, которым, говорила она, «ограничивалось все ее земное имущество». Не имея собственной квартиры, она переезжала то к одним знакомым или родственникам, то к другим. И никогда от нее не слышали ни слова сожаления об утраченных богатствах или жалобы на трудности судьбы. В 1948 году Софья Владимировна написала воспоминания «На Петербургской окраине» и направила их в нью-йоркский «Новый журнал», с тем чтобы они были опубликованы там после ее смерти.
Последний штрих в биографию графини Паниной вносит Г.И. Васильчиков: «Весной 1956 года с тетей Софьей Паниной приключился удар, она долго и мучительно болела, меня к ней уже не подпустили, и она скончалась 13 июня того же года». Графиня Софья Владимировна Панина похоронена на кладбище православного Ново-Дивеевского женского монастыря близ городка Спринг-Вэлли (штат Нью-Йорк, США).
«Свободная личность в правовом государстве…»
Николай Иванович Астров
Виктор Шевырин
В 1934 году на Ольшанском кладбище в Праге, на чужбине нашел свое последнее пристанище Николай Иванович Астров – человек, которого в начале XX столетия знала вся Россия. Но с тех пор много воды утекло, и теперь имя Астрова, к сожалению, мало что говорит нашему современнику.
Н.И. Астров родился в 1868 году в семье врача. Друзья, те, кто знал его семью, всегда вспоминали «Детство и отрочество» Толстого – в таком доме он вырос, от него взял все доброе. Мягкость Астрова и, одновременно, резкость в защите принципов воспитаны его семьей, «мягкой и светлой, но и лишенной всякого оппортунизма. Эта семья дала ему основы изумительного бескорыстия, великодушия, безусловной нравственной чистоты и безукоризненного джентльменства». В 1890 году он окончил гимназию, а спустя четыре года – юридический факультет Московского университета. Тогда же стал кандидатом на судебные должности при Московском окружном суде. В сентябре 1894 года был избран мировым судьей, а в мае 1897-го – городским секретарем. Им он пробыл до 1907 года и в качестве такового имел сильное влияние на городского голову князя В.М. Голицына. Свое влияние и авторитет Астров распространил и на городскую думу. Особенно это чувствуется начиная с 1905 года, когда он стал гласным Думы, а вслед затем – гласным Губернского земского собрания и одним из лидеров «прогрессивной группы».
Во многом благодаря Астрову Московская городская дума приняла 30 ноября 1904 года свое знаменитое заявление, ставшее своеобразным политическим Рубиконом: дума встала в оппозицию правительству. Известный московский предприниматель и гласный думы Н.П. Вишняков, который придерживался весьма консервативных политических взглядов, признавал этот факт. Он находил, что Астров – «человек очень неглупый, себе на уме, хитрый, с отличной выдержкой», «все время командовал князенькой» – городским головой кн. В.М. Голицыным. По воспоминаниям самого Астрова, влиятельный московский либерал Л.В. Любенков предвидел эту ситуацию, когда еще только уговаривал Николая Ивановича занять место секретаря: «Хорошо, что ты станешь секретарем Московской думы, да еще при мягком Голицыне. Все ты заберешь в свои руки. Ты с характером и с волей. Влияние твое будет большое».
Характер деятельности Николая Ивановича и личный его характер складывались под влиянием городского самоуправления: «Москва открыла ему любовь к самодеятельности как основе общежития». Близкий друг и соратник Астрова П.П. Юренев отмечал, что Москва дала ему ценное качество, редкое для русского политического деятеля: привычку к практической деятельности и умение наладить и вести деловую работу. Самостоятельность Московской городской думы, по убеждению самого Астрова, обязана выражаться не только в громких постановлениях, но и в повседневной будничной работе, а лучшей рекомендацией ей должны служить школы, больницы, трамвай, канализация, водопровод, бойни. Умение соединить мировоззрение с живой, реальной работой, на деле показать, как идеи общественной свободы облекаются в практические формы, создают удачные типы городского хозяйства и улучшают их в интересах широких масс, – «это умение было особо свойственно характеру Николая Ивановича и составляет его огромную заслугу не только перед Москвой. Он прекрасно понимал, что в сочетании отвлеченных идей с вопросами будничного дня кроется главная трудность