Две Ольги Чеховы. Две судьбы. Книга 1. Ольга Леонардовна - Татьяна Васильевна Бронзова
– Анна Ивановна! Что с Ольгой?
Но Анна не пустила его в дом.
– К ней нельзя, – сказала она. – У нее сейчас врач.
– Скажите только, премьера состоится?
– Ничего сказать не могу. Доктор старается, но…
– Может, я чем-нибудь могу помочь? Может, в аптеку надо?
– Спасибо. У нас всё есть. Вы извините, Александр, но, право, сейчас вы лучше идите.
Вишневский взглянул на вешалку и заметил шубу Немировича-Данченко.
– Владимир Иванович здесь? – спросил он.
– Да-да. Здесь. Врача привез, – выпроваживая Александра за дверь, ответила Анна.
Весь день театр был в напряжении: состоится премьера или нет?
Только в четвертом часу дня объявили:
– Играть будем!
Все цеха успокоились, и костюмеры стали развешивать по артистическим уборным костюмы, а гримеры – разносить гримы и парики.
За полчаса до начала спектакля Вишневский решился заглянуть к Ольге в гримерку. Она сидела уже причесанная и загримированная, плотно запахнувшись в теплый халат. Ей оставалось только надеть красивое светлое платье, которое висело тут же на вешалке, рядом с другими. Переодеваний в этом спектакле было у нее много.
– Можно? – спросил он, приоткрыв дверь.
– Да, Саша. Входи, – тихо проговорила она.
– Как ты?
– Слабость. В глазах все расплывается. Так глупо!
– Ты молодец! Все понимают, какая ты молодец! Ты держись.
– Я стараюсь.
– Ты просила привести к тебе Машу знакомиться сегодня, но, как я понимаю, отложим это до следующего раза?
– Ты все правильно понимаешь, – улыбнулась ему Ольга, откинувшись на спинку стула. – Теперь иди. Мне говорить тяжело.
Но удивительным образом, как только Ольга Книппер вышла на сцену, у нее откуда-то взялись силы, и она провела первую же сцену на таком высоком подъеме, что партнеры даже и забыли, что она больна. Все решили, что болезнь уже отступила. И только в конце спектакля, после бурных аплодисментов не желавших расходиться зрителей, неистовых криков «браво», когда занавес наконец-то опустился в последний раз, у Ольги стали подгибаться ноги, и, если бы не стоящий рядом с ней Станиславский, который тут же подхватил ее, она бы рухнула на пол. Все всполошились. Вишневский взял ее на руки и понес в гримерную. Она вся горела. Дежуривший на спектакле ради нее доктор Мильке смерил температуру. Он смотрел премьеру и до сих пор еще находился под большим впечатлением.
– Почти тридцать девять, – объявил он собравшимся за дверью актерам и Немировичу – Данченко. – Даже не понимаю, как она могла играть. Необыкновенная актриса!
– Вы правы, Генрих Иванович, – сказал Немирович, подходя к Ольге и беря ее за руку. – Надеюсь, вы не оставите ее без вашего присмотра до полного выздоровления?
– Что вы! – обиделся доктор. – Конечно, нет! Сейчас я отвезу ее домой, сделаю укол, а завтра с утра обязательно буду у нее снова. – И, обернувшись к актрисе, уверенно добавил: – Мы поднимем вас, дорогая моя!
– Может, вам помочь? – тут же вызвался Вишневский.
– Ни в коем случае, Александр Леонидович, – пролепетала Ольга. – Отмечайте со всеми премьеру. Такой спектакль! Такой успех! Чехов должен быть счастлив. Так плохо, что его сейчас нет с нами.
Неожиданно в дверях гримерной возникла мощная фигура Станиславского.
– Театр очень вам благодарен за ваше мужество, Ольга Леонардовна, – проникновенно произнес он. – Только так и должны поступать актеры театра, основанного на нравственном отношении к делу и преданности своей профессии. Только так! Сегодня был великий день! День рождения нового театра. День рождения нового зрителя! Нашего зрителя! И мы немедленно дадим Антону Павловичу об этом телеграмму.
⁂
Ночью в номер гостиницы в Ялте, в которой Чехов жил, пока строился его дом, постучали.
– Вам срочная телеграмма-молния.
С волнением открыл он дверь и расписался в получении. «Успех колоссальный… Мы сумасшедшие от счастья», – прочитал автор.
– Значит, получилось? Неужели всё получилось?
Как бы ему хотелось быть сейчас с ними. Как бы хотелось видеть лица публики! Утром в театр пришло ответное послание из Ялты: «Ваша телеграмма сделала меня здоровым и счастливым». И это было действительно так. Настроение Антона Павловича поднялось, и ему стало казаться, что у него прибавилось сил. Вскоре он получил и восторженное письмо от Маши о самом спектакле и об исполнительнице роли Аркадиной: «…Очень очень милая артистка Книппер. Талантливая удивительно, просто наслаждение было ее видеть и слышать…» Писали и слали телеграммы многие, побывавшие на этой премьере. Так, давняя его подруга переводчица Щепкина-Куперник прислала письмо, в котором говорилось: «За последние годы это первый раз, что я наслаждалась в театре. Здесь всё было ново, неожиданно, занимательно. Очень хороша Книппер…»
Газеты писали огромные хвалебные статьи. Чехов рвался в Москву. Он стремился увидеть спектакль, увидеть Ольгу Книппер, увидеть сестру, мать, но покинуть Ялту раньше апреля не мог. Врачи категорически не разрешили выехать даже на похороны отца два месяца назад. Умер он в октябре, совершенно неожиданно для всего семейства. Павел Егорович поднял тяжелый мешок, и произошло ущемление грыжи, которая была у него с детства. К вечеру его повезли из Мелихова в Москву. Сначала сделали одну операцию, на следующий день – вторую, но ничего не помогло. Он скончался. Вдова, Евгения Яковлевна, очень переживала, что он ушел так быстро.
– Странные вещи ты говоришь, мама. Ведь это благо, что он недолго мучился, – удивлялся старший сын Александр, приехавший из Петербурга на погребение отца.
– Что ты, сынок! Чем дольше человек хворает перед смертью, тем он ближе становится к Царствию Небесному.
– Почему?
– Есть время каяться в грехах! – благочестиво ответила мать.
В семье после смерти отца, которого все недолюбливали за его деспотичный и суровый нрав, неожиданно поняли, что именно он и был тем центром, вокруг которого крутилась вся мелиховская жизнь. Теперь же, когда его не стало, все разладилось, да и само имение без присмотра Павла Егоровича стало приходить в упадок. Антон был в Ялте, Маша забрала Евгению Яковлевну в Москву, дом заперли до весны. В Мелихове остались только двое слуг – присматривать за домом – да собаки.
Глава четвертая
Успех «Чайки» был так велик, что об этом говорили не только в театральных кругах, но и в аристократических салонах. Все газеты пестрели статьями, превозносящими и писателя, и актеров, и режиссуру. Именно этот спектакль вывел новый московский театр на тот уровень, к которому так стремились его создатели. Это был не просто успех постановки, это было рождение новой драматургии и нового состояния актера на сцене. Все билеты были раскуплены, но… Последующие две постановки «Чайки» были отменены. На афишных тумбах и на дверях
