Владислав Дворжецкий. Чужой человек - Елена Алексеевна Погорелая
Эту трагедию изгнания, трагедию краха прежней России («родины больше нет») – оборотную сторону воспетого революционным искусством, поэзией, живописью и кинематографом «мирового пожара» – и задумали показать режиссеры, заручившись горячей поддержкой вдовы Булгакова Елены Сергеевны и текстом самой заветной и сокровенной булгаковской пьесы – «Бег» (1926–1937).
Согласно «Булгаковской энциклопедии», работу над текстом писатель начал в 1926 году, а в апреле 1927-го «был заключен договор с МХАТом, по которому Булгаков обязался представить не позднее 20 августа 1927 г. пьесу „Рыцарь Серафимы“ („Изгои“)»[60]. Рукописи этого первого варианта не сохранилось, но можно предположить, что главная сюжетная роль в ней оказалась уделена собственно «рыцарю» – приват-доценту Голубкову, alter ego самого Булгакова, глубоко преданному своей неожиданной любви – Серафиме, петербургской даме, чьим прототипом стала вторая жена писателя Любовь Евгеньевна Белозерская (ее книга о белом Константинополе «О, мед воспоминаний» послужила информационным источником для второй части «Бега»). Однако «Изгои» с их романтической линией в стиле блоковского служения Прекрасной даме Булгакова не устроили, и 1 января 1928 года договор с театром был перезаключен:
Теперь пьеса называлась «Бег». 16 марта 1928 г. драматург сдал ее в театр. 16 апреля 1928 г. на художественном совете МХАТа было запланировано начать в будущий сезон работу по постановке «Бега». Однако 9 мая 1928 г. Главрепертком признал «Бег» «неприемлемым» произведением, поскольку автор никак не рассматривал кризис мировоззрения тех персонажей, которые принимают Советскую власть, и политическое оправдание ими этого шага.
Цензура сочла также, что белые генералы в пьесе чересчур героизированы, и даже глава крымской контрреволюции Врангель будто бы по авторской характеристике «храбр и благороден». На самом деле у Булгакова в первой редакции «Бега» белый Главнокомандующий, в котором легко узнаваем главнокомандующий Русской армией в Крыму генерал-лейтенант барон Петр Николаевич Врангель (1878–1928) (журнальная вырезка с фотографией его похорон сохранилась в булгаковском архиве), в портретной ремарке описывался следующим образом: «На лице у него усталость, храбрость, хитрость, тревога» (но никак не благородство). Кроме того, Главреперткому очень не понравилась «эпизодическая фигура буденновца в 1-й картине, дико орущая о расстрелах и физической расправе», что будто бы «еще более подчеркивает превосходство и внутреннее благородство героев белого движения» (иного изображения врагов, чем простая карикатура, цензоры решительно не признавали). Театр вынужден был потребовать от автора переделок «Бега».
На сторону пьесы встал Максим Горький. <..> 9 октября 1928 г. на заседании художественного совета он высоко отозвался о «Беге»: «Чарнота – это комическая роль, что касается Хлудова, то это больной человек. Повешенный вестовой был только последней каплей, переполнившей чашу и довершившей нравственную болезнь. Со стороны автора не вижу никакого раскрашивания белых генералов. <..> Это – пьеса с глубоким, умело скрытым сатирическим содержанием… Когда автор здесь читал, слушатели (и слушатели искушенные) смеялись. Это доказывает, что пьеса очень ловко сделана. „Бег“ – великолепная вещь, которая будет иметь анафемский успех…»[61]
Она и имела, но не тогда, когда были сказаны пророческие слова Горького, а тридцать два года спустя, когда «Бег» появился на киноэкранах. Что до Булгакова, то он до самой смерти не мог расстаться с «Бегом», дописывая и переписывая его – причем не только по цензурным и историческим соображениям, подробно изложенным всё в той же Булгаковской энциклопедии, но и в стремлении добиться задуманного совершенства, ведь, по словам Елены Сергеевны Булгаковой, «это была любимая пьеса Михаила Афанасьевича. Он любил ее, как мать любит ребенка…».
Сохранилось порядка десяти вариантов пьесы «Бег», причем некоторые из них, будучи опубликованными только в 1990-е годы, очевидно оказались вплетены в смысловую ткань фильма Алова и Наумова. Елена Сергеевна и режиссерам, и ведущим артистам позволяла работать с архивом Булгакова, и Дворжецкий с восторгом вспоминал о подробностях этой работы, о возможности получить консультацию из уст самой Маргариты (последний роман Булгакова, как уже упоминалось, был опубликован в 1966 году и сразу же сделался культовым). Вдова Булгакова как литературный консультант принимала активное участие в подготовке сценария, иногда ей даже принадлежало решающее слово в утверждении актеров; так, исполнительница роли Люськи Татьяна Ткач рассказывала, что на эту роль ее утвердила именно Елена Сергеевна:
Сначала меня отобрала в картотеке Ленфильма их (Алова и Наумова. – Е. П.) ассистентка по фамилии Терпсихорова, правда, для роли Серафимы. А когда я к ней пришла на встречу в гостиницу в кожанке и вся мокрая от дождя, она поняла, что лучше всего я подхожу на роль Люськи.
Тогда еще была жива вдова Михаила Булгакова – Елена Сергеевна. Алов и Наумов пробы всех артистов показывали ей. И именно она утвердила меня на роль Люськи. Дело в том, что в реальной жизни Люська была губернаторской дочкой, она убежала из дома и стала походной женой генерала. Булгаков беседовал с этой женщиной в поезде. «Да, она очень похожа на ту, с которой он писал этот образ», – сказала режиссерам Елена Сергеевна[62].
Впрочем, прототипом Люськи была не только случайная собеседница в поезде, но и знаменитая Нина Нечволодова – она же «юнкер Нечволодов», бесстрашная походная жена генерала Я. Слащова (в воспоминаниях 1920-х годов фигурировавшего под кличками Слащова-Крымского, Слащова-Вешателя либо просто – генерала Яшки, бывшего, в свою очередь, отдаленным прототипом булгаковского генерала Хлудова): беззаветно влюбленная и преданная, она, по воспоминаниям многочисленных очевидцев, делила с ним все тяготы военного быта и неоднократно спасала ему жизнь.
Подобное мерцание образов и ролей, переход функций от одного персонажа к другому было в принципе свойственно булгаковскому «Бегу» во всех его многочисленных редакциях. Оно же перекочевало в экранизацию пьесы. Утвердив того или иного артиста на роль одного из героев, режиссеры тут же меняли актеров местами, переигрывали и уточняли: к примеру, на alter ego Булгакова, романтического приват-доцента Голубкова, пробовались А. Кайдановский и В. Смирнитский, на Серафиму – Т. Ткач, роль Хлудова режиссеры поначалу рискнули было предложить В. Высоцкому, но потом утвердили на нее Г. Стриженова, бывшего их любимцем еще со времен «Скверного анекдота»… Казалось бы, в этой плеяде ведущих артистов 1960-х вовсе не было места провинциальному актеру из омской театральной массовки; как же так все-таки получилось, что Владислав Дворжецкий очутился на съемках «Бега», да еще и получил роль, с которой уже сроднился, которую уже начал репетировать сам Глеб Стриженов?
2
Первоначально ассистента и режиссеров «зацепили» глаза Дворжецкого. Его предложили на роль вестового Крапилина, вечного хлудовского кошмара, – роль практически
