Дмитрий Балашов. На плахе - Николай Михайлович Коняев

важным делам КГБ при СМ Карельской АССР майор Мовчан, с участием сотрудников КГБ капитана Баранцева ст. лейтенанта Кузьмина в присутствии понятых Печерина Сергея Николаевича и Титовой Павлы Никитичны, произвел обыск на квартире Балашова Дмитрия Михайловича по адресу Петрозаводск, ул. Герцена, д.4, кв.7.

При обыске присутствует Гипси Анна Николаевна – мать Балашова Д.М.

Обнаружено и изъято.

1. Документ озаглавленный «Письмо старому другу», начинающееся словами «Ты просишь меня написать» и кончающееся словами «Для России этот врач гласность» на 6 листах…»[72]

Далее в протоколе обыска описываются изъятые рукописи, и мы видим здесь и «Реквием» Анны Ахматовой, и машинописные тексты А.И. Солженицына и Ф. Раскольникова, и перепечатки писем И. Оренбурга Л.И. Брежневу, М. Шатрова съезду КПСС, К. Паустовского и многих, многих других. Найдем здесь мы и папку с рукописным текстом на 24-х страницах, озаглавленном «О патриотизме».

В тридцатые годы изъятого у Д.М. Балашова было бы достаточно для немедленного ареста и осуждения его, но в шестидесятые чекисты не столько уничтожали диссидентов, сколько работали с ними.

Сложно сказать, какие планы они строили на Дмитрия Михайловича Балашова, но очевидно, что эти планы им пришлось корректировать в связи с тем, что на защиту его встал… «Господин Великий Новгород»[73].

Так называлась первая опубликованная повесть Дмитрия Балашова, которая летом 1967 года появилась в журнале «Молодая гвардия».

Повесть эта, хотя и не принесла Балашову всенародной славы, но была замечена. Балашов превратился из младшего научного сотрудника в писателя, от которого ждут новых произведений…

Однако если «Господин Великий Новгород» и защитил Дмитрия Михайловича Балашова от «наездов» со стороны КГБ, то положение его в Институте языка, литературы и истории Карельского филиала Академии наук СССР поправить не смог и он.

А положение это с каждым днем становилось все более шатким.

С одной стороны, институтское начальство не могло не учитывать раздражения, которое своей деятельностью вызывал Балашов в правительстве республики, ну, а с другой стороны и его частые отлучки в Москву тоже не очень-то вписывались в круг обязанностей, которыми должен ограничиваться младший научный сотрудник.

Дмитрий Михайлович так не считал.

Это видно по наброскам индивидуального плана, который 23 января 1968 года составил Балашов:

«За год: написать (вчерне) общую часть работы – отрывками – наброски следующих разделов.

1-й квартал. Начало работы. В марте работа в ГПБ в Ленинграде.

2-й квартал. Апрель – июнь. Для успешного продолжения работы необходимо два месяца работы в ГПБ (без оплаты командировочных. В порядке, разрешенном академическим учреждениям).

3-й квартал. Июль – сентябрь. Продолжение работы. Отпуск.

4-й квартал. Октябрь-ноябрь.

В начало. Необходим месяц работы в ГПБ Ленинграда. В конце квартала отчет с предоставлением чернового варианта. Части исследования.

Д.Балашов.

В течение года потребуются командировочные выезды в Москву (все в пределах отпущенной на командировки суммы) для консультации со специалистами и знакомства с архивными материалами»[74].

Может быть, если бы Балашов не приковывал к себе такого внимания партийного начальства и сотрудников КГБ, подобный план и был бы принят, но в сложившейся ситуации начальство просто вынуждено было потребовать от него большей дисциплинированности.

Я не думаю, что это можно назвать травлей…

Просто создавались условия, вписаться в которые Дмитрий Михайлович со всеми добровольно взятыми на себя заботами никак не мог.

С.А. Панкратов вспоминал о постоянной бесхлебице, которая преследовала Балашова, «научного сотрудника, известного в России и в славянских странах фольклориста, и просто – серьезного умного человека, униженного должностным окладом советского времени».

«Доходило до того, что Балашов вечерами резал из дерева солонки на продажу. У меня хранятся братина его работы (триконь), и большая сосновая кап-чаша, покоящаяся на трех выразительных фигурах».

Мелочные преследования, соединенные с безвыходной нищетой, сделали свое дело.

В 1969 году, когда вышел из печати сборник «Русские свадебные песни Терского берега Белого моря»[75], подытоживший результаты экспедиций в Карелию, Балашов оставил работу в Институте языка, литературы и истории Карельского филиала АН СССР.

9

«Господин Великий Новгород» и тут помог Дмитрию Михайловичу…

Весь гонорар за свою повесть Балашов вложил в приобретение дома в деревне Чеболакше, на берегу Онежского озера и обустройство тамошнего хозяйства.

Станислав Александрович Панкратов вспоминал, как сидели они с Балашовым на кухне (в комнате спали Анна Николаевна и дети – Аня и Вася), и Дмитрий Михайлович «впервые поделился своим желанием сменить научную работу – писательством, то есть, поменять жизненный жанр»…

Потом Дмитрий Михайлович иногда рассказывал, что и литературой он занялся ради того, чтобы иметь деньги на занятия фольклористикой.

Признание это содержит изрядную долю преувеличения, но если сделать поправку на тот смысл, который вкладывал Д.М. Балашов в занятия фольклористикой и занятия непосредственной писательской работой, то окажется, что фольклористику Балашов, действительно, не бросал.

Кстати, тогда еще впереди были и многие важные его работы непосредственно в фольклористике…

«Иногда в нынешнем городском человеке пробуждается память о его прошлом деревенском житье – с детскими играми, отроческими забавами и юношескими хороводами, с шумными свадьбами, приметами на каждый праздничный и будний день, с домашним хозяйством, скотиной и огородом, с незагаженным лесом и чистым, не усеянным бутылочными осколками речным дном. И во всем том житье незримо уживались Бука, Домовой, и Баенник, Кикиморы и Русалки, Леший и Водяной – всех не счесть, – говорит, размышляя о Д.М. Балашове, Владимир Иванович Поветкин. – И тут же с окоптелых досок покровительствовали тебе Никола Угодник и Параскева, Козмодемьян и Пантелеймон, Егорий Храбрый и еще целое воинство православных святых. Все такое разное. И все уживалось под покровом мудрости простых селян, растивших хлеб и лен, понятно, не для одних себя. А над всем высились песни – от колыбельных до надгробных причетов. Песни совсем не нынешние, другие, словно иным языком петые, и казалось подчас, будто поющий человек с лесом, полем, ручьем и звездами перекликался. Так ведь и было.

Было, да и сейчас еще встретишь в деревенском укладе нечто такое, что городскому жителю, как говорится, голыми руками не взять. Песню на ноты положишь, споешь – а она скособочилась, неузнаваема, будто в чужестранный наряд оболочилась. Вроде бы все на селе просто: поют, как и говорят, а и говорят, как поют».

В Чеболакше Дмитрий Михайлович начал жить так, как жили настоящие хранители фольклорных традиций – завел себе целое крестьянское хозяйство, кроме огорода он держал лошадь, двух коров, коз…

Добираться в Чеболакшу было нелегко.

От станции надо было девять километров идти пешком по плохой лесной дороге.

Не очень выручала и лодка, на которой