Дмитрий Балашов. На плахе - Николай Михайлович Коняев

«Здравствуй мама, – пишет Дмитрий Михайлович матери 18 июля. – Едем на лодке в дер. Бор. Кассеты еще не пришли, я в меланхолии. Влюбляюсь в каких-то девочек просто из потребности влюбляться. Никогда больше не буду связываться с кино. А Юра собирает себе рукописи и в ус не дует.

Все как-то не так. Комическая авиапочта быстрее, чем за две недели ничего не возит.

Ты перепечатываешь просто или производишь правку некую?

Вопрос глупый и риторический, больше писем я не получу…

Галя меня любит, а я втюрился в одну местную только ради того, что у нее славянское лицо и оделась она в парчовый сарафан, взятый у соседей. Конечно, мои старания познакомиться с ней успехом не увенчались, да и, честно говоря, никаких особых стараний я не прилагал.

Почему Галя не купчиха (с виду)… Она сама об этом жалела. Я ведь ей все говорил самым подлым образом»[68].

«Дорогой Дюк, получила твою посылку и кассеты, – писала Анна Николаевна сыну 27 июля 1963 года. – И ложки, и туеса – все в отменном порядке. У нас жарко. Даже очень. Только вечером прохлада вступает в свои права. Гриша скоро уж уедет из своего пыльного Волхова и приедет в Ленинград. Там дождется Станислава Голубцова и потом с ним вместе приедет сюда.

У нас гостят Малышевы и мы часто куда-нибудь ездим. Были в Кижах, были в Кондопоге, там очень хорошая церковь, очень интересная, очень высокая. Стоит на небольшом холмике возле самой воды. А сама Кондопога пыльная и неинтересная. Комбинат большой, но туда ведь не сунешься – не пустят.

Послушай, меня беспокоит и очень твой желудок. Перестань ты эту кислую рыбу есть. Ведь это надо привычку иметь. Ты, очевидно, отравляешься от нее.

Скоро я всю выборку и печатанье окончу, осталось штук пять из сатирических и выбор их мал – приходится повторять твои из книги или из Кирши. Как закончу, пойду в музей работать.

Да вот 11-го поеду в Ленинград, Анну поведу 13-го августа к 12 часам в балетную школу. Конечно, нет шансов у нас – ну что будет, то будет.

Ох, как жарко. Север ведь – а палит, что твой юг»[69].

Переписка на этом – мы привели лишь небольшую часть ее! – не завершается, но и процитированные письма достаточно полно рисуют отношения Анны Николаевны с сыном.

Она не только сумела в одиночку вырастить и воспитать сына, не только помогла ему получить образование и устроиться на интересную работу, но – такое бывает уже совсем редко! – сумела сохранить с ним предельно-доверительные отношения, когда он стал совсем взрослым.

6

В одну из поездок по Карелии, проходя мимо скотного двора, Дмитрий Михайлович Балашов увидел брошенную в навозную грязь доску. Доска показалась ему необычной, и он не побрезговал поднять ее. Провел рукою, счищая грязь, и понял, что это икона.

Дома, вместе с матерью, Анной Николаевной, они отмыли икону и увидели лик Господа Вседержителя…

Едва ли разумно было бы трактовать этот эпизод жизни Д.М. Балашова, как чудо обретения иконы. Это скорее метафора его жизни, когда он пытался поднять – и поднимал! – втаптываемые нашими интернационалистами в навозную грязь русские святыни.

Выстоять в этой борьбе было трудно.

Путь Дмитрия Михайловича в эти годы чем-то напоминает его описание деревни Кузомени на Терском берегу…

«От пристани до деревни и дойти было трудно.

Ноги вязли в сыпучем песке. Впечатление диковатое. Добротное русское село, рубленное с достатком, с избытком, – то тут, то там двухэтажные хоромы, сараи на речной стороне на таких подпорах, прилива ради, что залюбуешься, – все это село утонуло в азиатских барханах.

Песок сухой и зыбучий тяжелыми волнами перекатывался через деревню, засыпая устье Варзуги, и избы будто плывут в песчаном море»[70].

Увязая в сыпучем песке равнодушия, и двигался Дмитрий Михайлович, и понятно, что без Божьей помощи не одолеть было этого пути. Божья помощь явно сопутствовала невоцерковленному Дмитрию Михайловичу в его подвижнических трудах…

Особенно ярко это проявилось во время болезни его матери…

В 1964 году, когда разгорелось сражение за спасение предназначенных к уничтожению храмов, Анна Николаевна Гипси заболела.

Диагноз был страшным – рак.

Для Дмитрия Михайловича это известие стало настоящим ударом.

«Наши разговоры о здоровье Анны Николаевны, которые мы вели обычно в больничном коридоре, стоя у окна, были трудными, – вспоминает профессор, доктор медицинских наук Игорь Григович. – Балашов смотрел прямо в глаза и тихим голосом, но настойчиво задавал вопросы, на которые до операции ответить точно было очень трудно. Дмитрий был всего на несколько лет старше меня, однако держался очень официально, не допуская никаких упрощений наших отношений. Я постоянно ощущал некоторое недоверие к себе, возможно, связанное с моим возрастом, а может быть, его пугал диагноз, так как слово «рак» почти всегда предполагало плохой исход, а мои обнадеживающие слова воспринимались им как дежурная, профессиональная ложь».

В середине шестидесятых любое выздоровление раковых больных воспринималось как чудо.

С Анной Николаевной Гипси это чудо случилось.

После операции она быстро пошла на поправку, восстановив на несколько лет и активность, и хорошее настроение.

Как раз в это время в хирургическом отделении больницы выделили две палаты для детей, и Анна Николаевна, чтобы как-то скрасить больничную обстановку маленьким пациентам, предложила сделать на стенах этих палат рисунки.

«Дмитрий Михайлович, – вспоминает Игорь Григович. – соорудил козлы, и они в четыре руки принялись за дело. Работали споро, и вскоре появились контуры 12-ти достаточно больших, прекрасных копий с известных иллюстраций И.Я. Билибина к русским сказкам.

Вначале были нарисованы рамы, а поскольку верхний их край имел полукруглую форму, то по больнице распространился слух, что в хирургических палатах рисуют иконы. Стали приходить любопытные больные и персонал из всех отделений. Художников это раздражало, они стали закрываться. Но как-то поздно вечером во время дежурства я заглянул в палату и застал занятную картину: Анна Николаевна сидела с папироской на одних козлах, Дмитрий Михайлович – на других, а на полу расположились человек десять нянечек и ходячих больных. Анна Николаевна увлеченно рассказывала им о связи иконописи и светской живописи, Дмитрий Михайлович привычно молчал. Меня выставили за дверь со словами: «Вам, Игорь Николаевич, это неинтересно»…

Особенное их недовольство проявлялось, когда во время их работы в палату заходил профессор Д. Он был хороший интеллигентный человек, но склонный к высокопарным выражениям. Однажды,