Николай Павленко - Петр II

«После опасной болезни, — писал Рабутин 19 августа, — Меншиков сделался особенно раздражительным. Он часто находится в крайне неблагоприятном расположении духа, со дня на день общение с ним становится более трудным. Иногда его замечания в беседе с государем бывают слишком резкими. Государь чувствует это».[52]

Охлаждение отношений между царем и Меншиковым подтверждают и другие источники. Раньше Петр был неразлучен с князем. Теперь он избегал с ним встреч, и если они все же происходили, то были кратковременными и на людях.

Так, аудиенция 30 июля, после упомянутого выше совместного переезда по понтонному мосту через Неву, продолжалась лишь четверть часа. Затем вновь наступил длительный перерыв, и следующие две встречи состоялись лишь 14 августа: одна длилась час, а другая 15 минут. Во время встречи 17 августа князь, видимо, намеревался продолжить разговор, но император уклонился от него.

Другие встречи также были коротки и исключали возможность вести приватную беседу.

18 августа Меншиков уехал в Ораниенбаум. Петр тоже уехал — в Петергоф, в сопровождении своего нового приятеля, князя Ивана Долгорукого. Меншиков попытался наладить отношения с названным зятем и вместе с семьей нагрянул к нему в Петергоф, но в гостях не задержался. Прием, видимо, был холодным: невеста, члены семьи да и сам Меншиков чувствовали себя неуютно и поспешили ретироваться.

26 августа Александр Данилович присутствовал у Петра на торжественном обеде по случаю именин сестры царя великой княжны Натальи Алексеевны. За столом присутствовали члены Верховного тайного совета. На следующий день Меншиков встретился с императором на литургии. В 6 часов вечера он уже вернулся в Ораниенбаум. Этот день стал последним, когда будущий зять встречался с будущим тестем.[53]

Говоря об отношениях Меншикова с Петром, надобно отметить некое рациональное зерно: князь пытался воспитать у императора те качества, которые необходимы монарху, — в частности, бережливость, свойственную деду царя Петру Великому. Цель похвальна, но осуществление ее обнаружило явное отсутствие у наставника педагогических навыков. Он переносил манеру общения с окружающими, проявлявшими полную покорность и терпевшими его грубость, на царя, который, благодаря стараниям недругов князя, уже познал вкус власти и властвования. Среди тех, кто исподволь, но систематически при общении с Петром внушал ему мысль о необходимости освободиться от опеки Меншикова, был и Остерман.

Роль барона Андрея Ивановича Остермана в падении Меншикова надобно осветить особо. Покровительствуя карьере Остермана, назначив его главным наставником императора, Меншиков не разглядел в услужливом бароне опасного карьериста, нравственность которого позволяла ему ради карьеры предавать и продавать своих покровителей, если это предательство сулило выгоду.

По отношению к Меншикову Остерман проявил не только двуличие, но и коварство. Он всячески пытался усыпить бдительность князя, убедить его в том, что Петр относится к нему с прежней благосклонностью. Хитроумному Остерману это вполне удалось. Доподлинно зная отношение Петра к светлейшему, он, например, 19 августа перед отправлением с царем на охоту послал Меншикову следующее письмо из Петергофа — ответ на послание светлейшего к царю из Ораниенбаума: «Сего момента получил я вашей высококняжеской светлости милостивейшее писание от 19-го. Его императорское величество радуется о счастливом вашей великокняжеской светлости прибытии в Ораниенбом и от сердца желает, чтоб сие гуляние ваше дражайшее здравие совершенно восстановить могло, еже и мое верное всепокорнейшее желание есть; при сем вашей высококняжеской светлости всенижайше доношу, что его императорское величество намерен завтра после обеда отсюда идти и ночевать в Стрельне, а оттуда в понедельник в Ропшу, и надеюсь, что в четверток изволит прибыть в Петергоф, и хотя здоровье мое весьма плохое, однако ж туда ж побреду. Вашу великокняжескую светлость всепокорнейше прошу о продолжении вашей высокой милости и, моля Бога о здравии вашем, пребываю с глубочайшим респектом вашей высококняжеской светлости всенижайший слуга А. Остерман». По подсказке Остермана Петр, чтобы рассеять всякие сомнения Александра Даниловича, сделал собственноручную приписку: «И я при сем вашей светлости, и светлейшей кнегине, и невесте, и своячине, и тетке, и шурину поклон отдаю любителны. Петр».

Новое, насквозь лживое послание — опять с той же целью убедить князя, что над его головой нет угрозы: Остерман сообщает о намерении завтра отправиться в Ропшу для продолжения охоты. И далее: «Его императорское величество писанию вашей высококняжеской светлости весьма обрадовался, и купно с ее императорским высочеством любезно кланяются, а на особливое писание ныне ваша светлость не изволите погневаться понеже учреждением охоты и других в дорогу потребных предуготовлений забавлены, а из Ропши, надеюсь, писать будут. Я, хотя весьма худ и слаб и нынешней ночи разными припадками страдал, однако ж еду».[54]

Меншиков, похоже, поверил написанному и энергично готовился к торжественному освящению церкви в Ораниенбауме, на котором должны были присутствовать царь и вся правящая элита. Для торжеств был выписан из Москвы самый «басовитый» дьякон.

Между тем события неумолимо предрекали скорую гибель Меншикова. Слишком многие были заинтересованы в его падении.

На пути в Петергоф царь остановился на даче канцлера Г. И. Головкина. Здесь ему довелось выслушать жалобу канцлера на Меншикова. Заметим, что еще в мае 1727 года у Меншикова с Головкиным существовали доверительные отношения и светлейший был настолько уверен в его преданности, что именем Екатерины назначил его первоприсутствующим Учрежденного суда по делу Толстого и Девиера. Вскоре, однако, Головкин стал врагом князя. Гавриил Иванович воспользовался случаем, чтобы пожаловаться на беспредельную жестокость Меншикова, назначившего бывшего генерал-прокурора Сената Ягужинского, пользовавшегося уважением Петра Великого, губернатором в далекую Астрахань. Ягужинский доводился зятем Головкину.

Решительно настроены против Меншикова были Долгорукие. «Князь Долгорукий, видя, что ему грозит та же участь, удвоил свои старания, чтобы, во-первых, отразить этот удар и, во-вторых, склонить канцлера, князя Голицына, генерал-адмирала, своих родных и друзей к тому, чтобы свергнуть иго, равно невыносимое». Согласно «Тестаменту» совершеннолетие императора наступит через четыре года, в течение которых, рассуждали вельможи, князь погубит «их всех безвозвратно… если они не оградят себя от его тирании сильными мерами».