Вячеслав Кондратьев - Отпуск по ранению
- Володя, - как-то раз сказала Тоня, когда они стояли в прихожей и часы отбивали одиннадцать, - неужели скоро наступит настоящее прощание? Неужели?
То, что это наступит, знали они оба. Потому и были так напряженно-лихорадочны их дни, потому-то и летели так минуты, часы, дни... И уже не однажды повторяла Тоня.
- Я думала, любовь - счастье, а она еще и мука.
Да, но это была сладкая мука, потому что каждое прикосновение друг к другу, не говоря уже о прощальных поцелуях в прихожей, доставляло им ни с чем не сравнимое, не изъяснимое никакими словами блаженство, горькая острота которого усугублялась неотвратимым приближением конца Володькиного отпуска.
Однажды Тоня повела его на Новодевичье кладбище - была годовщина смерти ее матери, и они долго бродили среди памятников, пока не добрались до скромной могилы. Тоня положила несколько цветков, купленных при входе, а Володька немного отошел от нее, чтоб оставить ее одну, и стал осматриваться.
Здесь смерть была благообразна, даже величественна и красива, а перед Володькиным взором маячили разбросанные по полю, окровавленные, полураздетые, то скрюченные, то распластанные, еще не захороненные русские ребята, его одногодки, которым жить бы и жить, если б не война.
Когда Тоня подошла к нему, он задумчиво произнес:
- Интересно, сколько тут могил?
- Почему тебя это заинтересовало?
- Так, - пожал плечами он, а сам подумал, что такое вот кладбище, на котором хоронят уже сотни лет, можно было заполнить после двух-трех "хороших" наступлений стрелковой дивизии.
На обратном пути, проходя мимо большого памятника, Володька усмехнулся.
- Ради такой груды мрамора и бронзы можно даже захотеть помереть. - Перез глазами стояли одинокие бугорки с фанерными звездами, которые попадались ему по всей дороге, которой он шел с передовой.
Тоня заметила и горечь слов, и боль в глазах.
- Ты что-то вспомнил?
- Да так, - нарочито небрежно ответил он и взял ее за руку.
- Пойдем.
Иногда они вместе ходили на Усачевский рынок и покупали один-два килограмма безумно дорогой картошки, и тогда Тоня командовала:
- Лейтенант Володька, вам сегодня наряд без очереди - чистить картошку.
- Есть наряд вне очереди. - И он отправлялся на кухню.
Правда, он очень скоро доказал Тоне, что чистить картошку в военное время - преступление. Ее надо варить в мундире.
Эту странную, почти семейную жизнь, только без ночей и близости, можно было бы назвать счастливой, если бы... Этих "если бы" было много. Первое и главное - это быстрота, с которой пробегали дни. Вторым "если бы" была Юлька. Потом - мать, с которой он не проводил и часа в день. Не был он и у матери Толи Кузнецова. Никак не мог решиться пойти к жене Степанова. Не очень-то ясно было с Сергеем, который, как сообщила ему мать, перешел на другую работу, где ему вроде бы дают бронь.
- Ты должен все написать Юле, - не раз говорила ему Тоня.
- Пока не могу. Понимаешь, если бы она была дома, не в армии, все было бы проще. Я сказал бы ей - и все... А сейчас... Это, знаешь, как ударить лежачего, - отвечал Володька, и она молча соглашалась с ним, но через несколько дней возвращалась опять к этому.
В отношении Володькиной матери, которая почти его не видела, Тоня была жестче.
- Ты находился с матерью больше половины своего отпуска. Остаток его - мой и только мой, - заявила она однажды. - А потом, ты знаешь, для меня сейчас отец, брат - все ушли на второй план, а они же на фронте. Это страшно эгоистично, но я ничего не могу с собой поделать. Для меня сейчас существуешь только ты, лейтенант Володька. Я спокойна, только когда ты со мной. Разве у тебя по-другому?
У Володьки было, наверное, немного по-другому. Он был мужчиной, и та полная поглощенность своими чувствами, то напряженное, но бездумное состояние, продолжавшееся целую неделю, как-то расслабляло его, и эта расслабленность была ему неприятна, потому как знал он, что ему надо собраться, решить все вопросы перед тем, что его ждет. И Тоня стала замечать, как временами он уходил в себя, задумывался, хмуря брови, и его взгляд становился отрешенным.
- Я вижу, с тебя сходит понемногу хмель, Володя, - сказала она, грустно покачивая головой.
- Не в этом дело, Тоня.
- Да, я понимаю. - Тоня положила руку ему на лоб, потом, взъерошив волосы: - Можешь уйти сегодня, когда тебе нужно... Но мне, мне будет очень тяжело без тебя.
Мать ничего не говорила Володьке, но он видел - она была обижена, обижена глубоко, что ради какой-то девчонки (а кем для нее может быть Тоня?) он забросил и дом и ее. Когда он возвращался в полночь, она разогревала обед и молча подавала ему. Володька наскоро съедал его, после чего спешил в свою комнату, бухался в постель, скорей, скорей заснуть, чтоб быстрей прошла ночь и наступило утро.
Когда же вернулся он в шесть вечера, мать была не только удивлена, но и обеспокоена.
- Что-нибудь произошло? - спросила она.
- Ничего, мама, - улыбнулся он. - Просто этот вечер мы проведем вместе.
- Ну, что ж, спасибо... Тебе без конца звонит Сергей. У него какие-то идеи в отношении твоего будущего. Вам необходимо встретиться. Это первое. Во-вторых, Володя, я не знаю, что отвечать Юле? Ну, а потом, по-моему, мне надо познакомиться с той девочкой, у которой ты пропадаешь.
- Самое сложное с Юлей, мама... Наверное, ей ничего не надо говорить. Скоро кончится отпуск, и все решится само собой... Что же касается этой девочки... Она Тоня. И у нас все очень серьезно.
- Ну, разумеется, очень серьезно. Разве в твои годы может быть это несерьезным, тем более, ты знаешь ее уже больше недели. Так, кажется?
- Не иронизируй, мама, - улыбнулся он. - Сейчас я уйду на полчаса, вернусь, и мы поговорим.
* * *
К дому Толи Кузнецова он шел медленно и тяжело, а когда дошел, остановился и долго курил, забивая волнение. Наконец постучал в дверь.
- Мне кого-нибудь из Кузнецовых, - сказал он открывшей ему женщине. Та внимательно посмотрела на него, на перевязанную руку на косынке и тихо спросила:
- Вы знаете, что Толя?.. - Володька кивнул в ответ. - Проходите, темно у нас. Вот дальше, вторая дверь направо. - Она осторожно постучала. - Тетя Груша, к вам пришли.
Дверь открылась, и пожилая, гораздо старше его матери женщина, худенькая и маленькая, встретила его расстерянным взглядом, который на миг высветлился надеждой. У Володьки сжало горло. Этого он больше всего и боялся - надежды, которую принесет его приход, и того, что эту надежду ему же придется и загасить.
- Я служил с Толей... - с трудом выпершил он.
- Проходи, сынок, проходи... Поняла я, что оттуда ты. - И робкое ожидание чуда, которое вдруг принес он, Толин товарищ, опять мелькнуло в ее глазах, и она вся как-то сжалась, оттягивая свой главный вопрос, а может, просто была не в силах его задать и напряженно вглядывалась в Володькины глаза, которые тот невольно прятал, боясь, что в них она сразу прочтет правду.
