Вячеслав Кондратьев - Отпуск по ранению
- Я служил с Толей... - с трудом выпершил он.
- Проходи, сынок, проходи... Поняла я, что оттуда ты. - И робкое ожидание чуда, которое вдруг принес он, Толин товарищ, опять мелькнуло в ее глазах, и она вся как-то сжалась, оттягивая свой главный вопрос, а может, просто была не в силах его задать и напряженно вглядывалась в Володькины глаза, которые тот невольно прятал, боясь, что в них она сразу прочтет правду.
Они прошли в небольшую, забитую старой мебелью комнату... Володька продолжал молчать, мучительно решая, сказать ли правду или оставить надежду Толиной матери, не говоря ей, что был с Толей на фронте, но глаза женщины потускнели уже.
- Молчишь? Значит, правда? Ежели правда, садись и рассказывай, как случилось это. Не бойся мою надежду убить, ее и нет у меня. Может, чуток на самом донышке души была. Рассказывай, сынок. Ты ж единственный, кто рассказать мне может, кто его перед смертью видел. Ты с ним и на востоке служил?
- Да.
- Тоже из института тебя взяли?
- Да.
- Ну рассказывай, да на мои слезы внимания не обращай... Мучился он перед смертью-то?
- Нет. Очень большой снаряд... Почти весь его взвод погиб.
- При тебе это было?
- Нет. Мы пришли ночью к передовой. Деревенька небольшая, разбитая. Моя рота пошла на самую передовую, а Толя со своим взводом остался в деревне. Вот тут мы и распрощались... Днем мы в наступление ходили, а вечером немец открыл очень сильный огонь и по передовой и по деревне. Вот в этот обстрел... Я на другой день утром пришел в штаб и... узнал...
- Значит, до самого фронта он и не дошел?
- Да... - Немного помешкав, он добавил: - Вы знаете, были такие моменты, когда завидовал я Толе, что отмучился он сразу.
- Да, да, понимаю, - рассеянно ответила она и прижала платок к глазам, а Володька весь напрягся, ожидая тех же вроде бы укорных слов, которые слыхал он от баб в проходимых им деревнях: "Ты-то живой остался..."
Но Толина мать ничего этого не сказала. Вытерев глаза, она подняла их на него - старческие выцветшие глаза, в которых стояла непроходимая боль.
- У меня скоро кончается отпуск... вот я и решил... - пробормотал он, чтоб разрядить молчание.
- Господи, значит, опять туда!
- Опять.
- Ну, спасибо, сынок, что зашел. Хоть узнала чего... как сын мой... Господи... - опять заплакала она. - Одной доживать придется, одной. Хоть бы меня господь прибрал, старуху-то... Нет, молодые гибнут. Ну, желаю тебе счастья... Одногодок, Толин, наверное?
- Да.
- Матери-то твоей какое счастье выпало... Повидала тебя. Только каково ей опять тебя провожать? И скоро?
- Скоро... Когда мы Москву проезжали, то два дня на Окружной крутились. Хотели мы с Толей домой сбегать, но нельзя было.
- Значит, рядом был Толя, совсем рядом! И не почуяло мое сердце, не почуяло...
Вышел он от матери Толи в полном разброде и с тяжестью в душе. Как же они могли с Тоней забыть обо всем? Ведь совсем рядом война, умирают люди, срывают голоса ротные, посылая в атаку, гремят выстрелы, рвутся снаряды, а в московских домах погибают от отчаяния матери и жены, получая похоронки.
- Так больше нельзя, - заявил он Тоне на другое утро, еще не войдя в квартиру.
- Что нельзя? - испуганно прошептала она.
- Мы забыли обо всем.
- О чем, Володя?
- О том, что война, о том, что кругом горе... А мы...
Тоня помолчала немного, потом, сдвинув брови, сказала непривычно сухо, даже жестковато:
- Вот ты о чем... А что впереди у нас? Тоже горе и тоже страдания. Они совсем близко. Я не знаю, что будет со мной, когда ты уедешь, не знаю, как буду жить, если с тобой что-нибудь случится... В чем же мы виноваты? - Она говорила отчетливо и убежденно. - Нет, ни в чем и ни перед кем не чувствую себя виноватой. Даже перед Юлей...
Но почувствовав, что не убедила Володьку, подошла, обняла и уже другим тоном, ласковым и нежным, прошептала:
- Глупый ты мальчик... Очень хорошо, что ты так совестлив, но впереди у нас... И не надо сейчас ни о чем думать...
* * *
В этот день Володька пришел к Тоне не утром, как обычно, а в середине дня - ходил перед этим на перевязку и получать по карточкам продукты. Поэтому те несколько часов, которые оставались им, пролетели как одно мгновение. И когда они вышли в прихожую прощаться, старинные стенные часы пробили не одиннадцать ударов, а только один - было половина двенадцатого!
- Ты не успеешь, - сказала Тоня.
- Что же делать? - растерялся он. - Я побегу все-таки, Тоня. Как-нибудь доберусь...
- До комендатуры? Тебе очень хочется ночевать там? Позвони матери, что ты остаешься у меня. Я постелю тебе в столовой. - Тоня улыбнулась, заметив и растерянность и смущение на лице Володьки.
- Мама спит, да и всех соседей разбудишь звонком. Черт возьми, как мы проглядели время! - Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, еще не решив, что делать, но тут Тоня, уже несшая белье в столовую, сказала, что если его мать будет волноваться, то позвонит сюда, и будет лучше, если он окажется здесь, чем неизвестно где. Это убедило Володьку.
- Я открою дверь своей комнаты, и мы сможем переговариваться. Правда, я привыкла жить одна, но иногда ночами бывает жутковато. А тут я крикну - вы здесь, лейтенант Володька? А ты ответишь - я здесь, и будет очень здорово, говорила Тоня, стеля белье на диван.
И только сейчас до Володьки дошло, что этой ночью он будет с Тоней. Он не знал, что случится этой ночью, но предощущение чего-то необыкновенного пронзило его, и он неверными, чуть дрожащими пальцами достал портсигар, вынул папиросу и закурил, изломав не одну спичку.
- Надо немного отодвинуть стол, Володя, - сказала Тоня и опять улыбнулась, глядя, как Володька стал отодвигать тяжелый стол, который полз вместе с ковром, задирая его и морща, не догадываясь от волнения приподнять его.
Наконец стол был отодвинут, ковер заправлен.
- Принеси, пожалуйста, подушки из моей комнаты, - попросила Тоня.
В Тонину комнату Володька не заходил ни разу. Тоня всегда говорила: "Там у меня страшный кавардак", - и сейчас он входил туда с каким-то трепетом. Свет был там не зажжен, и в полумраке белела оправленная Тонина постель, голубовато поблескивали какие-то флаконы на туалетном столике, пахло Тониными духами... Володька, будто совершая святотатство, чуть дотронулся пальцами до ее постели и сразу отдернул руку, словно обжегшись.
- Принес? Давай. - Тоня взбила подушку и положила ее на диван. - Теперь баиньки, лейтенант Володька.
- Я не засну, Тоня, - как-то жалобно пробормотал он.
- Заснешь, - ответила она и прикоснулась губами к Володькиному лбу. Спокойной ночи. - Тоня пошла в свою комнату, щелкнув по пути выключателем. Свет погас.
Володька, не раздеваясь, сел на диван, обхватил голову руками. Громко отбивали в тишине секунды большие настенные часы, на улице изредка, шелестя шинами, проезжали машины, где-то прозвенел запоздалый трамвай. Из Тониной комнаты доносился звук ее шагов, потом скрип кровати - видимо, она легла.
