Отар Кушанашвили - Я. Книга-месть

Геннадий Бачинский

Насколько светлым человеком был ведущий Геннадий Бачинский, настолько отвратительна возня вокруг его квартиры. Участвуют: жена и мама. В ход идут слова «шлюха» и обещание поколотить.

Люди, считающие сантименты чем-то непристойным, много раз говорили мне, что сокровенное нельзя высказывать, ибо оно сейчас, моментально становится смешным. (И ведь не скажешь про этих людей, что они глупые. Один из них даже ходил на чеховскую пьесу «Дядя Ваня» в постановке Кончаловского и часто говорит слово «агностицизм» а другая сказала мне в день смерти Вознесенского: «Умер выдающийся человек, большой композитор».)

А мне приснилась мама с папой, папа молодой, заразительно смеется, мама почему-то старенькая, соли в ногах, вздыхает. Я проснулся, добрался до кухни и проплакал весь остаток ночи. Правда, смешно?

А где Вы проводите свободное время?

Дома, подальше от уродов.

Моя явная нелюбовь к людям, чурающимся сентиментальности, предопределила драму разрыва отношений с шоу-бизнесом, который свою любовь с гордостью положил на алтарь меркантильности.

Песни Олега Митяева – при всех «Неутешительных выводах» – внушают ту самую истину (или подтверждают, или иллюстрируют), что «пока ты недоволен жизнью, она все равно проходит», и когда неслышно прольется закат, будет не до антологии, и вся сложность и простота, конфликтующие друг с другом, обернутся пронзительным пониманием, что обоняния и слуха нет, зрение не упирается в звездный свод, и только с горем ты чувствуешь солидарность.

Я могу показаться пошляком (как будто при моей репутации мне еще есть чего опасаться!), но, набираясь наглости, могу сказать, что если мужик вполне себе репродуктивного ценза слагает оду, полную воздуха, «из ничегонеделанья», если он способен воспеть мельчайшую пыль, плавающую в солнечном луче, и хруст утренней газеты, – он уже способен не бояться конфликта простого со сложным, науки виктимологии, если под преступником разуметь Время, а себя числить жертвой: надо простить Время – именно сейчас, утром, в дождик, – и тогда Время простит тебя, затея много широкой натурой, но узко мыслившим.

Как Вы считаете, на хамство нужно отвечать хамством?

А как же! Из самоуважения.

По рылу. Я определенно не толстовец.

«Непростое умение любить и ждать» отрицает законы логики, физики и гравитации, такое умение трансцендентно и наоборот разом. Митяевский персонаж, или герой лирический, иногда довольно мудреный штэмпс, с ангелами не дружащий, очевидно склонный к рефлексии, а если самоедство не контролировать, оно приведет к саморазрушению. Это когда у человека алюминиевый нимб над головой, а не большое солнце.

У ОМ, благодарение небесам, не так. У него короткий разговор с демонами. «Узнав тщету стремленья к счастию, тем не менее – стремлюсь».

И психоаналитик не понадобится, и наладим мы жизнь, и хандра нас минет, и помчит нас авто к морю.

Только бы гитару не забыть.

Один щеголь умудрился втянуть меня в дискуссию, насколько долговечен Гриша Лепс, и чем далее, тем более дискуссия попахивала войной.

ГЛ так долго, целую жизнь, слыл «негабаритом», до тех пор, пока не заделался негой ушей и очей, что я даже из соображений справедливости элементарной не дам его в обиду.

Его склонность фаршировать драматизмом любой песенный сюжет я нахожу не всегда уместной, но всегда высочайшей в исполнительском смысле.

Иногда подпирает так, что нужно мощнейшее средство. Иногда оно Лепсом зовется, избавляет от мерзкого ощущения безысходности, от которого даже ладони потеют и болят лобные доли.

Характер самого Лепса, овеянный сочинской розой ветров, сам по себе соткан из противоречий, дозволяющих ему почитать Бога и посылать на… черта.

Кого из современной эстрады Вы удостоили бы звания Народного артиста России?

Лепса, Меладзе, «Иванушек» – искусителей, бонвиванов, злых работяг, интересных болтунов.

Развязно посмеиваясь, он многажды называл меня скотиной, но, как ни странно, любя (это всегда слышно).

Я никогда не узнавал его по телефону (кричал ему: «Богатым, гад, будешь!» – он и стал… не благодаря мне, конечно).

Он взрывной, но бесконечно, для шоубиза непростительно, совестливый.

Может быть занудой. Но это занудство, которое граничит с перфекционизмом, и мне доподлинно известно, что его не заставишь сделать то, к чему его душенька не лежит.

Он, окромя «Натали» в начале карьеры, не споет, подозреваю, более песен умилительных с переизбытком патоки. Да и из «Натали», из вещицы безыскусной, он сотворил звонкий, даром что элегический, гимн.

Сейчас, когда 99 % артистов пребывают в расстроенных чувствах по поводу отсутствия авторов, ГЛ спокоен. Существо его прихотливой методы в том, что перепеть он может что угодно, и даже перепевом это назвать бессовестно, ибо слово режет слух; он поет, поет заново, не переставая удивлять своим охальным умением приватизировать чьи угодно экзерсисы.

Он приучил нас к тому, что его интерпретации привычно блистательные, поэтому я позволю себе поделиться волнением, граничащим с беспокойством, связанным с песней «Свои» Игоря свет Матвиенко, которую наш герой спел и соло, и с «Любэ».

Но сначала…

После Аллы, иконы для обоих полов, после Аллы, одинаково любимой мымрами, наркобаронами, президентами и даже нами и Киркоровым, после Аллы, которая заставить умеет плакать и смеяться разом, – взять и перепеть опять «Озеро надежды», да так, что АБП тихо молвить должна была: «Однако!»

Глупым людям, даже не столько глупым (с этими-то понятно), сердешно недалеким, не уразуметь, почему эта николаевская пьеса преисполнена вселенской грусти, которая все гнет, но распрямляет между тем спину.

Умный, порывистый, проникновенный, резкий, энергичный, уставший – это Лепс, даже гротеск наполняющий кислородом.

Под его раскатистым басом в начале песни девушки ежатся, парни наливаются уверенностью, проникаются никогда не запоздалым осознанием, что бояться не стыдно, стыдно бездействовать. «Море счастья обмелело, и река любви замерзла», но надежды никому у нас не отнять!

«Великий человек! Прости слепорожденным», ибо большинство из нас перестали ловить мгновения, пожирать костный мозг жизни, позволили, грешники, унынию стать частью жизни.

Экстатический градус, до которого накаляет любую залу ГЛ, во-первых, не поддается описанию, во-вторых, возник внезапно, здесь и сейчас, тогда как ГЛ пел уже давно, его знали все.

Есть подозрение, что, если ГЛ попросить исполнить романс португальских лесорубов «Ария» либо вспомнить «в час заката Любовь, забытую когда-то…», он и из нее сотворит термоядерное послание роковым фифам.

«Я тебя не люблю, это главный мой плюс», уйди по-хорошему, мымра, найди себе другого дурака.

ГЛ – это сжатые в упрямстве зубы, прикрытые ухмылкой скомороха.

Он шел к успеху не семимильными шагами, а вздох за вздохом. Не казался сильным, не мог похвастать звездной визуальностью, и по той причине или по другой, при ощущаемой, видимой ранимости дерзким был сверх меры. Посылал сразу (меня, когда знакомились, на третьей секунде, а я, между прочим, тогда был популярнее «На-Ны»!), без драпировки из высокопарностей.

Биография часто определяется не тем, что человек делает, а тем, чего он не делает: в том, что он делает, всегда есть почти античное чувство меры. Я, конечно, имею в виду политику, а не самоотдачу (непонятна только коллаборация со С. Пьехой, как если бы Брюс Спрингстин спел с Алексеем Воробьевым).

ГЛ знает, знает по опыту, что кручина бесплодна, поэтому он сам по себе пример, голос употребляет, чтоб дать надежду, что все еще сбудется. Что тлен страшен всякому, но не тому, кто пойдет за ним.

ГЛ знавал страшные полосы. Все, что вы слышали о нем, – правда. И на волосок он был, и по лезвию, согбенясь, шел, интенсивно скадентствуя.

ГЛ состоит из мускулов, из нервов, из водянистых хмельных пузырьков, из рюмки водки, шелеста купюр, потери кг на концертах, п(м)ис(ж)онских очков и любви к солнцу.

В Сочи вездесущий Григорьев-Апполонов, светло улыбаясь мимо меня своим воспоминаниям, на балконе «Жемчужины» рассказывал, как Гриша играл «во-он в том ресторане», думать не думая, что бренная жизнь окажется щедрой на брутальный сюрприз.

Он только что не прослезился, мой АГА, тщетно пытаясь меня уверить, что им – ему и Грише – повезло.

Везет сильнейшим (дуракам, конечно, тоже, но они сходят с дистанции: дыхалка безнадежная).

Артист от не-недоартистов отличается тем, что может даже оплеухам присобачить приставку «арт».

Копиистами ГЛ (а их, на глаз и на многострадальное ухо, кажется, полстраны) не уразуметь одного: нельзя уподобиться ему, если петь с хорошо отмеренной дозой боли в голосе.