Леонид Млечин - 10 вождей. От Ленина до Путина
Удивляет другое. Находясь в окружении стариков, будучи глубоко больным и таким же старым, Черненко хотел еще больше власти, страстно желал высшего поста. Не удалось сесть в кресло генсека сразу после смерти Брежнева, постарался сохранить положение «второго» лица, не оставив, однако, затаенных надежд стать «первым». Думаю, такие люди, для которых власть – это и призвание, и отдохновение, и высшая ценность, не способны понять, что есть еще «кое-что» исключительно важное, кроме иерархии должностей…
Даже когда возвышение стало реальностью, Черненко, задыхаясь, согласился, даже не пытаясь отказаться, отвести свою кандидатуру, взвесить свои физические и интеллектуальные возможности. Он думал тогда не о народе, не о стране и даже не о партии, а лишь о себе. Именно о себе.
Не всякому дано понять, что в подобной ситуации честный отказ может поднять человека значительно выше, чем самый престижный пост. Но таковы уж политики, особенно с большевистской «косточкой». Ленин, болея более двух лет, не сделал ни одного серьезного движения, чтобы уйти с поста. Сталин на XIX партийном съезде лукаво высказал такое намерение, но с единственной целью: проверить, как поведут себя члены ЦК…
Способность отказаться, честно оценить свои возможности, подумать о людях, а не только о себе, – признак как благородства, так и государственной мудрости. Ни того, ни другого у Черненко не оказалось в минуту выбора.
После смерти Брежнева с необычайно пышными похоронами о нем, тем не менее, как-то сразу замолчали. Не только в печати, на радио, телевидении, но и в узком кругу, в политбюро. Брежнев уже оказался никому не нужен, в том числе и память о нем… Никто не вспоминал об ушедшем генсеке-маршале… Не стал исключением и Черненко, полностью обязанный своей карьерой Брежневу.
Как пишет A.M. Александров-Агентов, помощник Черненко по международным вопросам, новый генеральный, не скрывая своей неприязни к умершему Андропову, остался в душе «брежневцем». Став генсеком, вспоминал помощник, Черненко в узком кругу, касаясь порядка деятельности при Андропове, с определенным раздражением заявил нам, сотрудникам своего секретариата:
«Работать будем по-брежневски, как при Леониде Ильиче».
Но продолжать говорить, а тем более «славить» Брежнева новый генсек не мог. И здесь дело не в моральной нечистоплотности человека, – в большевистской традиции. Вождь должен быть один. Всегда. Живой – один, и мертвый тоже один. Пока были на посту Хрущев, Брежнев, Андропов, их славили, соревнуясь в выискивании превосходных эпитетов.
После смерти было просто «не положено» о них вспоминать. Для почитания служб был новый первый «вождь». А все остальные, умерев, исполняли лишь одну неблагодарную функцию – принимали на свой счет, «брали» на себя сразу выявлявшиеся «вдруг» крупные просчеты, ошибки, упущения, а то и, как у Сталина, – преступления. Это был политический «клапан» перекачки «издержек» функционирования системы на конкретного, теперь уже мертвого, человека. Большевистские вожди все были обречены на негативные воспоминания не только потому, что они были архитекторами ущербной системы. Главная причина в том, что сами большевики умели всегда любить только одного вождя, а не народ.
Любопытные свидетельства об отношениях Брежнева и Черненко содержатся в воспоминаниях ВТ. Медведева, начальника личной охраны Брежнева. Нам всем теперь известно, сколь огромное место в жизни Брежнева занимала охота. К концу жизни, кроме знаков славы, награждений, словесных триумфов, охотничьи похождения стали едва ли не основным способом душевного отдохновения «вождя».
Генсек любил приглашать в Завидово как знатных гостей, бывавших у него (Тито, Кекконен, Киссинджер, Рауль Кастро), так и своих соратников. Естественно, часто приглашался и Черненко, который охоту не любил, но отказать не мог…
«…Каждый понимал приглашение на охоту как знак близости, даже особого доверия. Болея, дряхлея, люди не могли отказаться от благорасположения Генерального, а уж открывать свою немощь и вовсе не хотели.
– Позвони Косте, завтра поедем, – говорил Брежнев и называл час выезда.
Я звонил Черненко. К телефону подходила жена:
– Владимир Тимофеевич, вы знаете, Константин Устинович очень плохо себя чувствует. Вы как-то скажите Леониду Ильичу…
Брал трубку он сам.
– Да, Володя. Чувствую себя неважно.
– Давайте я доложу, что к вам должен приехать врач и вы не сможете…
– Нет-нет…
Черненко, тяжело, неизлечимо болевший бронхиальной астмой, поднимался с постели и ехал…
На вышке сидеть холодно, сыро. Каждый раз Константин Устинович простужался и, вернувшись, укладывался в постель с температурой»{951}.
Расположение патрона для Черненко значило неизмеримо больше, чем все остальное, даже собственное здоровье.
Фаворит Брежнева. У Черненко не было абсолютно никаких шансов возглавить партию и страну. В нормальной обстановке. Но Черненко счастливо познакомился с человеком, которому довелось почти два десятилетия занимать главный кабинет страны в Кремле. Когда же Черненко, как верно писал профессор И. Земцов, в финале своей жизни и сам добрался до этого кабинета, то это был уже опустошенный, разбитый, надломленный человек. Такие не вкусят славы и уйдут с исторической сцены почти без следа{952}.
Фаворит Брежнева… О нем, как и о патроне, быстро забыли. Правда, вначале недолго рассказывали еще о них анекдоты. Вот такой, например: Брежнев умер. Но в действительности он умер уже давно, только Черненко ему не сказал об этом…
Однако и Брежнев, и Черненко – исторические персонажи нашей с вами драмы. А она, как известно, историей ставится не только в исполнении гениев и героев…
Каждый рано или поздно бывает распят на кресте собственной судьбы. Патрон и фаворит не стали исключением.
Тринадцать месяцев
Да, именно столько, тринадцать месяцев, Черненко Константин Устинович пробыл на высшем коммунистическом посту. Меньше всех из семи первых руководителей СССР за всю его историю. Он не совершил ни одного драматического поворота в политике партии и государства. Даже не пытался. По-прежнему люди ехали «за колбасой» в Москву; ни шатко ни валко работала промышленность; текли реками нефть и газ за рубежи отечества (валюту тут же проедали); везли, как и раньше, цинковые гробы из Афганистана; продолжалась идеологическая «перебранка» с коварным империализмом; лишь монстр домашнего милитаризма «в основном» выполнял намеченные планы.
Черненко не засиживался теперь допоздна в кабинете, но количество бумаг, проходивших через его генсековский стол, было большим. Неизмеримо большим, чем у его предшественников. Черненко очень любил подержать бумагу в руках, взглянуть на подпись должностного лица, гриф секретности, исполнителей и… тут же короткой резолюцией переслать ее ближайшим исполнителям: «рассмотреть и подготовить предложения», «изучить на комиссии», «ознакомиться»… Сам решения он принимал очень редко. Очень.
