Леонид Млечин - 10 вождей. От Ленина до Путина
Черненко не засиживался теперь допоздна в кабинете, но количество бумаг, проходивших через его генсековский стол, было большим. Неизмеримо большим, чем у его предшественников. Черненко очень любил подержать бумагу в руках, взглянуть на подпись должностного лица, гриф секретности, исполнителей и… тут же короткой резолюцией переслать ее ближайшим исполнителям: «рассмотреть и подготовить предложения», «изучить на комиссии», «ознакомиться»… Сам решения он принимал очень редко. Очень.
Бесшумное священнодействие с высшими документами партии и государства создавало устойчивую иллюзию: стоит вот написать наискосок в углу бумаги или на услужливо приколотом листке с готовым проектом резолюции свою неброскую подпись, и дело изменится к лучшему. «Действеннее» станет «социалистическое соревнование», меньше будет пьянства, сговорчивее станут моджахеды в Афганистане. По его же старому предложению, высказанному Брежневу в начале восьмидесятых, за ходом исполнения почти священной резолюции генсека бдительно следили секретариат, общий отдел, множество опытнейших функционеров аппарата. Но… следить было почти незачем. Резолюции являлись неконкретными и малообязывающими: «рассмотреть», «изучить», «обсудить», «направить в Совмин», «подготовить к рассмотрению на Секретариате». В конечном счете все зависело от того, приняло ли политбюро решение по этому вопросу.
Сил у Черненко на более глубокое рассмотрение неиссякаемого потока бумаг, которые он любил, просто не было. А во многих делах он просто ничего не смыслил: финансы, экономика, военное дело, научно-технический прогресс, культура. Его помощник A.M. Александров-Агентов записал по этому поводу: «Будучи не в состоянии справиться со свалившейся на него на новом посту горой работы в самых различных направлениях, Черненко, подобно больному Брежневу, передоверил подготовку, а во многом и решение крупных проблем узкому кругу наиболее близких ему людей в руководстве – тем же Устинову, Громыко, Тихонову, а также Гришину»{953}.
В начале восьмидесятых уже сложилось положение, что решения, директивы министерств, правительства, Госплана мало что значили без постановления политбюро. Все старались протащить через этот высший, постоянно действующий партийный орган свои наболевшие вопросы: будь то строительство нового причала или получение дополнительного кредита, поставка «специмущества» в Никарагуа или гастроли балета в Лондоне. Ежемесячно через политбюро проходили многие сотни вопросов, а тысячи не могли туда попасть. Колоссальное бюрократическое чудище своими бумажными челюстями медленно пережевывало бесчисленные проблемы великой страны.
Созданная Лениным система приближалась к своему историческому завершению. Обещанное картавым вождем вселенское счастье «людей труда» было столь же далеко, как и в слякотном октябре 1917 года. Бюрократия, всесильная, могущественная, не только выпестовала страну, которой боялись во всем мире, но и исподволь подтачивала ее «революционные» устои. Черненко идеально подходил для этой роли.
Очень многое в жизни партии и страны зависело оттого, какие вопросы рассматриваются на заседаниях политбюро. Не случайно окончательное решение, что включить в повестку дня, зависело именно от генерального секретаря. Конечно, Черненко помогали помощники, референты, общий отдел, секретари ЦК, некоторые наиболее близкие члены политбюро. Черненко, вынужденный много времени тратить на врачей, как-то неожиданно с особым интересом стал относиться к вопросам внешнеполитической деятельности страны, хотя раньше он наблюдал эту сферу только со стороны.
Так уж сложилось, что первого чиновника партии редко, очень редко посылали за границу. Что там делать заведующему общим (особым) отделом ЦК? Соцстраны – не в счет. Как между собой говорили советские чиновники: «Курица не птица, Монголия не заграница». Правда, Брежнев дважды брал Черненко с собой в заграничные поездки: на Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе (Хельсинки, 1975 г.) и на переговоры в Вене по вопросам разоружения (1979 г.). Черненко, конечно, там был совершенно не нужен, но поездки ему понравились. Шумная, блестящая толпа дипломатов, правительственные приемы, встречи с крупными мировыми величинами…
Осталась некая неутоленная страсть общения с послами, главами делегаций крупных стран, министрами, президентами капиталистических держав.
Став генсеком, Черненко получил сразу же несколько предложений посетить некоторые страны, в том числе и «престижные». Вашингтон, например, как и в отношении Андропова, вел зондаж о возможности встречи Черненко с американским президентом.
На зондирующее письмо Рейгана в марте 1984 года было подготовлено ответное от имени Черненко, где говорилось, что новый советский лидер придает «большое значение нашей переписке» и своим посланием не ставит «перед собой цели заниматься упреками». В словах «пока обнадеживающих признаков улучшения отношений не видно» делался прозрачный намек на то, что без американских уступок по евроракетам и военному космосу было бы нелогично ожидать чего-то позитивного, нового{954}.
Генсек, внимательно прочитав проект ответа, подготовленный МИДом и международным отделом ЦК, как обычно, «рваными» буквами подписал: «К. Черненко», согласившись, что сейчас лучше всего заморозить советско-американские отношения в том состоянии, какие они есть. А главное – Москва хотела «насолить» Рейгану в год президентских выборов в Америке.
Некоторые предложения о своих визитах Черненко даже принял, как, например, от канцлера Коля, сказав, правда, Геншеру: «О конкретном сроке придется, видимо, подумать несколько позже с учетом всех обстоятельств и складывающейся обстановки». Но приглашавшие знали: «складывающаяся обстановка» – суть быстро ухудшающееся здоровье самого старого (при избрании) генерального секретаря ЦК КПСС.
Но Черненко «компенсировал» свою вынужденную политическую оседлость довольно бурной деятельностью по приему крупных зарубежных лидеров, известных международных общественных деятелей, послов.
В качестве лидера страны Черненко в самом начале своей генсековской карьеры встретился не с кем-нибудь, а с самой Маргарет Тэтчер. Встреча состоялась 14 февраля 1984 года в присутствии А.А. Громыко и министра иностранных дел Великобритании Дж. Хау.
Для Черненко (так же делали всегда и для Брежнева) отпечатали очень крупными буквами на нескольких листах бумаги текст его «беседы». Едва поздоровавшись и предложив сесть высокой гостье, новый генсек уткнулся в шпаргалки и задыхающейся скороговоркой зачитал «заготовку». Тэтчер холодно, но с известным любопытством смотрела на невзрачного, седого, явно больного человека, который почему-то стал первым лицом в этой гигантской и мощной стране. Переводчик едва поспевал переводить бесконечно общие фразы, которые советская дипломатия нудно повторяла уже долгие годы: «…Мы сторонники активного и серьезного политического диалога, нас не надо убеждать в его целесообразности. Но диалог должен вестись на равных, а не с «позиции силы». И он должен быть».{955}
