Евгений Биневич - Евгений Шварц. Хроника жизни

А театр Комедии гастролировал в Москве, где играл и «Обыкновенное чудо». Оттуда приходит письмо от Елизаветы Александровны Уваровой:

«Дорогие Катенька и Женечка, играли с успехом и аншлагом вторую серию «Чуда». Столько наслушались похвал автору, <что> хочется скорее рассказать. Вчера на спектакле в театре «Красной армии» какие-то чужие, незнакомые сказали мне, когда я хвалила Эд. Де Филиппо, — «вот Ев. Шварц — гений!!!» Все целуют тебя, Катенька, и гения тоже. Елизавета У.».

Под «первой серией» она, вероятно, подразумевала постановку гаринского «Чуда».

Так и не повидавшись с Евгением Львовичем, в конце июня Эйхенбаумы уехали отдыхать в Усть-Нарву. Оттуда они пишут Шварцам:

«Милый Женя и душенька Катя! У нас здесь все устроилось — кроме погоды. Места интересные. Огромные пространства — воды, воздуха, леса, облака, овцы, коровы, куры с петухами — и соответствующие звуки. Я даже сочинил две строчки (заготовка):

И курица, как женщина, рыдает,Как будто упрекая петуха.

Это относится к тому моменту, когда она снесла яйцо. Не подберешь ли к этим строкам первые две? Мы бы опубликовали в «Костре» — с подписью «Швэйх».

Наша улица называется «улицей рая», а недавно — «Вабадусе», что значит «Свобода» (по-видимому — просто эстонское произношение этого русского слова). Вот в таком блаженном крае мы поселились.

Потрясающее зрелище по дороге сюда — две старинные крепости на берегах реки Луге: на одном берегу (русском) — крепость Иван-город, на другом (эстонском) — крепость Нарва. Будет погода лучше, — поедем на пароходике посмотреть в подробностях.

Море настоящее — не то, что в Комарове. Пляж бесконечный.

Целуем вас крепко! Ваши заслуженные соседи Б. и О. Эйхенбаумы.

Эстонская ССР. Усть-Нарва, ул. Райя, д № 15, П. В. Забакс».

С рекой Лугой Борис Михайлович что-то перепутал. Между Ивангородом и Нарвой протекает река Нарова.

Слонимские под Москвой, в Переделкине:

«Дорогой Женя!

У Миши плохо работает голова, поэтому продолжаю письмо я.

Дорогие Катя и Женя!

В день отъезда мы собирались вам позвонить и попрощаться, пожелать здоровья и хорошей погоды. Но к нам неожиданно пришли и провожали нас прямо на вокзал, мы как-то сбились с толку и никому не позвонили. Первое время в Переделкине мы бродили, как сонные мухи — очень устали. И все время помнили о вас и очень хотели бы узнать, как женино здоровье и как себя чувствует Катюша. Здесь неплохо, много воды (в душах, в ваннах и умывальниках), но, очевидно, должно ещё пройти какое-то время, прежде чем нам покажется, что мы начинаем отдыхать. Шлю вам обоим самый сердечный привет.

Дуся.

У меня, действительно, не работает голова. Только уехал, начинаешь понимать, до чего устал. А, главное, чувствуешь, что просто ни на что уже голова не способна. Напишите, пожалуйста, нам, дорогие Катя и Женя, о здоровье, обо всем. Целую, обнимаю, приветствую, желаю. Тут совсем неплохо. Удивительно хорош (как всегда) Корней Чуковский.

П.о. Баковка Калинин. ж. д. Москов. об. Дом тв-ва Писателей, к. 30. Слонимскому».

И Евгений Львович отвечает:

«31/VII.

Дорогая Дуся, спасибо за открытку. Я уже почти научился ходить, и доктора мне разрешили переехать в Комарово, что мы и сделали неделю назад. Мечтал на сентябрь поехать в Малеевку, но боюсь — там все чужие, ещё обидят слабого человека. Вчера в «Вечернем Ленинграде» появился подвал о «Прибое». Про Мишку написано: «среди прозаических произведений выделяются небольшие по объему рассказы М. Слонимского и молодой писательницы Р. Достян». Далее идет более подробный разговор. Но все равно, Мишка, значит, не молодой писатель, о чем спешу довести до вашего сведения. Про меня написали ещё более обидно. Обозвали так: «один из старейших ленинградских драматургов». Легко ли читать это выздоравливающему. Тем не менее, дальше они тоже хвалят меня, как и Мишку, несмотря на его интриги.

Напишите мне ещё. Поправляясь, все вспоминаешь старых друзей.

Целую вас обоих. Ваш вечный шафер Е. Шварц».

Евгений Львович более тридцати лет назад был шафером на свадьбе Слонимских.

А. А. Крон прислал свою пьесу «Второе дыхание», и Евгений Львович отвечает ему 31 июля из Комарова:

«Дорогой Александр Александрович! Спасибо за «Второе дыхание». Получил его с некоторым опозданием, так как живу уже в Комарово, а пьеса пришла по городскому адресу. Тем не менее, я успел её прочесть и ещё раз отмечаю, что у меня с нею, с пьесой есть контакт, не то что с моими сценариями у некоторых москвичей драматургов! Как попадете в Ленинград, непременно приезжайте ко мне в Комарово. В результате почти пятимесячного пребывания в постели у меня появилось второе дыхание, и строгий режим снят. Для друзей в особенности. Нижайший поклон Елизавете Алексеевне. Целую Вас.

Ваш Е. Шварц».

Прокомментировать неприятие его киносценариев москвичами не возьмусь. Никаких сведений об этом мне обнаружить не удалось.

Еще из Комарова он успел послать поздравительную телеграмму М. Л. Слонимскому, которому исполнялось шестьдесят лет: «От всей души поздравляю, дорогой Миша, со славным юбилеем. Столько пережито вместе и рядом. Все время вспоминаю журнал Забой в Донбассе, Всесоюзную кочегарку, соляной рудник имени Либнехта. Целую тебя крепко. Работай как работал, все будет отлично = Твой старый друг Евгений Шварц».

Но болезнь снова набросилась на него. 28 августа Шварцы возвращаются в Ленинград.

— С 21-го я заболел настолько, что пришлось прекратить писать, а ведь я даже за время инфаркта, в самые трудные дни продолжал работать. На этот раз не смог… Половину времени там, да что там половину — две трети болел да болел. И если бы на старый лад, а то болел с бредом, с криками (во сне) и с полным безразличием ко всему, главным образом, к себе — наяву. Ко мне никого не пускали, кроме врачей, а мне было все равно. Здесь я себя чувствую как будто лучше, но безразличие сменилось отвращением и раздражением… Сегодня брился и заметил с ужасом, как я постарел за эти дни в Комарове. С ужасом думаю, что придет неимоверной длины день. Катя возится со мной, как может, но даже она — по ту сторону болезни, а я один… Перебирая жизнь, вижу теперь, что всегда бывал счастлив неопределенно. Кроме тех лет, когда встретился с Катюшей. А так — всё ожидание счастья и «бессмысленная радость бытия, не то предчувствие, не то воспоминанье». Я никогда не мог просто брать, мне надо было непременно что-нибудь за это отдать. А жизнь определенна. Ожидания, предчувствия, угадывание смысла иногда представляются мне позорными… Но я мало требовал от людей, никого не предал, не клеветал, даже в самые трудные годы выгораживал, как мог, попавших в беду. Но это значок второй степени — и только. Это не подвиг. И перебирая свою жизнь, ни на чем я не мог успокоиться и порадоваться. Бывали у меня годы (этот принадлежит к ним), когда несчастья преследовали меня. Бывали легкие — и только. Настоящее счастье, со всем безумием и горечью, давалось редко. Один раз, если говорить строго. Я говорю о 29 годе. Но и оно вдруг через столько лет кажется мне иной раз затуманенным: к прошлому возврата нет, будущего не будет, и я словно потерял всё.