Семен Букчин - Влас Дорошевич. Судьба фельетониста

В июне немцы прорвали фронт у Красныша, начался отход русских армий. 22 июля была сдана Варшава, в начале сентября оставлена Вильна. В результате германского наступления на Восточном фронте русские войска были вытеснены из большей части Галиции, из Польши, части Прибалтики и западной Беларуси. Жуткими были потери с начала войны — 3,5 миллиона убитыми, ранеными и пленными. Но это потери военные. А была еще страшная трагедия беженцев. О ней молчали фронтовые сводки.

В начале сентября 1915 года Дорошевич на своей «Испане-Суизе» выехал из Москвы в западном направлении. Ему хотелось увидеть, каково положение населения прифронтовых районов, как решают власти ставшую вдруг такой огромной и многострадальной проблему беженства. Впечатления, полученные во время поездки от Москвы до Киева (через Подольск, Рославль, Бобруйск, Чериков, Гомель, Довск), легли в основу пяти очерков под общим названием «Крестный путь»[1276]. На шоссе за Подольском сторож-старик, подняв шлагбаум, сказал:

— Смотр всей России.

«Трогательно, наивно и хватает за душу это величественное, молчаливое шествие.

Шествие неведомо куда.

В неизвестность.

Молчаливое, прежде всего.

Притомленные лошади не шарахаются от проносящихся автомобилей. Даже ухом не ведут.

Не лают собаки.

Не слышно разговоров в кибитках.

— Все переговорили!

Идут, как серые тени. Едут, как мертвые.

Молчат бабы.

Не плачут даже дети».

Вдоль дорог расположены врачебные и питательные пункты, организованные «Северопомощью». Но на них хаос, отсутствие лекарств, продуктов. Врачи в отчаянии. Среди беженцев свирепствуют дизентерия, крупозное воспаление легких, бронхит, у детей скарлатина. У людей раны на стертых в кровь ногах, ожоги от костров. Окрестные деревни и городки в трепете и ужасе. Для них беженцы — это нашествие, саранча, которая уничтожает все на своем пути. И чем дальше на запад ехал Дорошевич, тем больше встречалось ему свежих, часто выросших за одну ночь кладбищ.

«И эти рвущие за душу надписи на крестах:

— Младенец.

— Младенец.

— Младенец.

Уж подлинно ты Могилевская губерния!»

Но что за сила подняла этих людей с насиженных мест и заставила терпеть такие страдания? Страх перед «германцем»? Многотысячное шествие в очерках Дорошевича предстает как некий массовый акт патриотизма народных масс, не желающих жить «под врагом». Но это была первая мировая война, когда немцы еще не воевали с мирным населением. Исход мирных жителей организовала власть. Казачьи части налетали на деревни и угрожали полным разорением тем, кто не собирался уходить. Само собой, сказывалась и паника, которую власти не спешили рассеять. Впрочем, были у людей, поднявшихся с родных мест, особенно из «польских» губерний, и вполне понятные человеческие страхи. Дорошевич рассказал об этом в «Кровавом шуте»: «Война началась с того, что с немецких аэропланов разбрасывались воззвания:

— К польскому народу.

„Мы, немцы, идем освобождать вас от ига москалей. Мы несем вам свободу языка и веры“».

Будучи хорошо знаком с фактами, он доказывает, что эти старые, заготовленные 15 лет назад листовки — подлог. Они «лежали наготове, когда немцы в Познани преследовали, как политических преступников, польских детей, смевших читать „Отче наш“ на родном польском языке. Они преследовали детей за молитву по-польски, — как будто думали, что Бог скорее поймет молитву на мученическом языке, — в то время, как у них в кармане лежало обещание освободить Польшу:

— От ига!»

После поездки осенью 1916 года по польским губерниям и на Карпаты он отметит, что российская часть Польши сохранила свою национальную самобытность, в то время как прусская оказалась онемеченной и некультурной: «Из всего, что я видел, я не вынес впечатления, что Польша под нашей властью сделала большой прогресс.

Но она осталась Польшей.

Польской Польшей»[1277].

Величественно и трагично шествие покинувшего свой дом народа, «свершается его тяжкий, его крестный путь». Но только ли враг повинен в этом «испытании болезнями, голодом, холодом», в том, что «беженцы не знают, куда они идут»? И стоило ли даже «перед небывалым нашествием» оставлять после себя пустыню? Эти вопросы способны оскорбить патриотические чувства. Но от них никуда не деться. Дорошевич пытается рассуждать потактичнее, но горечь прорывается: «Мы совсем не жестокий народ. Но у нас творятся ужасные жестокости. Мы умеем превратить каторгу в ад и жизнь в каторгу». В то время когда Петроград «занимался политикой», «разрешал великие вопросы, море беженцев затопляло и затопляло страну». А когда стали что-то делать, «схватились за меры», «начали строить бараки», «дороги уже вызвездились крестами».

«Что будет с этим народом? <…> И кто и как заплатит за это?»

К кому были обращены эти вопросы? К самому себе? К власти? В любом случае, у него не было ответа. Но было ощущение — платить придется.

Газеты, телеграфные агентства разносили по миру сведения о ходе военных действий. Но о беженской трагедии было известно мало. Об этом почти не писали. Поэтому очерки Дорошевича стали своего рода открытием неизвестной стороны войны. Их перепечатывали зарубежные издания. В 1916 году они вышли отдельной книгой на английском языке в Лондоне в переводе и с примечаниями Стефена Грэхема[1278]. «„Крестный путь“ представляет собой полные ужаса картины России и Польши со времени начала вторжения на их земли германской армии, — писал переводчик. — Запечатленные знаменитым русским журналистом, они поражают точностью деталей и подробностью описаний».

«Русское слово» внимательно следило за позицией союзников и стремилось содействовать укреплению отношений с Англией и Францией. 1 января 1916 года в газете публикуются новогодние поздравления Редьярда Киплинга («Как и вы, я жду мира, но не прежде чем будет завершено наше общее дело»), Камилла Сен-Санса («Французские артисты желают русским артистам, чтобы наступающий год принес победу»), Джерома К. Джерома («Победим врага и упрочим нашу дружбу»). 12 мая, в «День Британской империи», Дорошевич обращается с дружеским словом к английскому послу в России Джорджу Бьюкенену[1279]. Он уверен, что «галицийскими боями, сопротивлением немецкому наступлению, тем, что мы приняли на себя этот удар главных немецких сил, мы заплатили за право владеть проливами, которые для нас возьмут союзники». Бои в Галиции это плата за Дарданеллы. Таким образом, со вступлением в войну Турции должен решиться старый и больной для России со времен Петра и Екатерины «восточный вопрос», В ноябре 1916 года он полон радужных настроений: «Проливы и Константинополь должны принадлежать России.