Семен Букчин - Влас Дорошевич. Судьба фельетониста

Дорошевич любил повторять: что бы ни случилось в мире, это событие застает его за одним и тем же делом — он пишет очередной фельетон, свою летопись времени. Ему нравились слова пушкинского Пимена — «свидетелем чего Господь меня поставил». В конце жизни он как будто спешит запечатлеть портреты своих современников, актеров, литераторов, журналистов, купцов, промышленников, адвокатов, общественных деятелей. Это своего рода история России «в лицах». Он продолжал ее вести вплоть до переворотов 1917 года[1268].

Разразившиеся в 1912 году балканские войны как будто не предвещали той всемирной грозы, что загремела через два года. Россия не в первый раз поддержала не только братьев-славян, болгар, сербов, черногорцев, но и греков в борьбе против турецкого гнета. Кое-кто из пацифистов завел разговор о раздувании «пламени человеконенавистничества». Дорошевич в фельетоне, вышедшем накануне «Славянского дня» (12 ноября), ответил: «Величайшее „человеконенавистничество“ — отказать в помощи человеку, когда он борется за свободу»[1269]. Контора «Русского слова» вела сбор пожертвований «в пользу раненых славян». От Дорошевича была получена тысяча рублей. Близкий к большевикам сатирический журнал «Волынка» «клеймил» журналиста:

Дорошевич кровожаден.По тарелке бьет в набат.Из заплывших жирных впадинГлазки искрами блестят.

И смакует он с любовью:«Малый, мяса мне подай,Не прожаренного — с кровью,Мягкий, сочный, красный край.

Чтоб, шипя, летели брызги!..»И на глазках — пелена…Дорошевич, бросьте визги —Здесь не «Прага», а война[1270].

Между тем близились события, перевернувшие историю страны. Предчувствие в который раз не обмануло его. В опубликованной 1 января 1914 года сценке Новый Год говорит ворчливому обывателю:

«— А ежели я вас войной, милостивый государь, пугану?

Обыватель ответил:

— Война так война!»

Общий патриотический порыв, охвативший русское общество в первые месяцы войны с Германией, соответствовал настроению Дорошевича, как, впрочем, многих деятелей культуры. Он записался в земгусары, надел полувоенную форму. Редакция «Русского слова» открыла лазарет для раненых солдат, и Дорошевич на своем роскошном авто самолично перевозил их с вокзала на Калужскую улицу. Эти дни волнующего патриотического подъема запечатлены в его очерках «Раненые и Москва», «Офицеры». Он горд мужеством русских солдат и офицеров, скромных, с достоинством и терпением переносящих страдания. Не в меньшей степени радует его сердечность приветствующих их москвичей. «Московская толпа в эти дни великолепна. Торопясь облегчить страдания и поскорей доставить в госпиталь, вы можете беспрепятственно ехать между двумя живыми стенами толпы <…>

— Не бойтесь! — кричат раненые.

А Москва гремит им:

— Спасибо!»[1271]

Бог ты мой! Понадобилась война, чтобы ощутить столь дорогое сердцу народное, общественное единство! «И всех этих, таких различных людей <…> объединяет „единая воля“:

— Победить!»[1272]

Никогда до этого в публицистике Дорошевича не возникали такие волнующие патриотические и даже лирические эмоции. Зоил и острослов, он не стыдится самого открытого выражения чувств, любви к России, к родной стране, в опубликованном весной 1915 года фельетоне «Земля». Душа его буквально молится: «Пусть там, в Петербурге, ошибаются теории, ошибаются ведомства, ошибается министр финансов. Только бы солнце весною впору и вовремя пригрело вас, поля. Только бы не бурно, не сразу, а медленно и тихо растаял под его лучами ваш пушистый снежный покров. Не убежал бы без пользы в сверкающих ручьях, а пропитал бы тебя, Кормилица-Земля, и насытил влагою. Все ошибки утонут в тебе, море ржи. Все ошибки людские утонут в вас, моря пшеницы <…> В Петербурге вырастут великие люди, когда вырастет высокая рожь».

Похоже на заклинания перед ощущением близкой гибели. Когда уже нет других слов. Нужен урожай в тяжелый военный год. Нужен патриотический порыв. Поэтому так радуется его сердце, когда он видит крестьян, вышедших ранним утром на косьбу за тех, кто ушел на войну: «Если бы все мы отдавали пятую часть нашей работы, пятую часть всех наших заработков, как отдают эти люди»[1273]. Этот фельетон вызвал массовый отклик читателей. В редакцию пошли письма с денежными переводами — люди слали свою «пятую часть». Все эти деньги Дорошевич отправил в находившийся на Владимирском проспекте петроградский «Комитет единовременных пособий раненым и больным воинам имени Цесаревича Алексея»[1274].

Военные материалы заняли ведущее место на страницах «Русского слова». Корреспондентами от газеты на фронт отправились патриарх военной журналистики Вас. Ив. Немирович-Данченко, И. Жилкин, В. Михайловский, С. Городецкий. К. Чуковский, побывавший в Англии в 1916 году в составе российской делегации, опубликовал в газете цикл очерков, обрисовавших жизнь англичан в военное время, их отношение как союзников к России. В январе 1915 года Дорошевич выступил в двух номерах «Русского слова» с большим памфлетом о кайзере Вильгельме «Кровавый шут»[1275]. В нем немало точных и остроумных наблюдений, касающихся личности «истерически самовлюбленного» германского монарха, умственное состояние которого Дорошевич считал одной из основных причин войны. Есть здесь и ощущение предстоящих исторических катаклизмов: «Эта внезапная война, — где, как во всякой войне, неизвестно заранее, что удастся выиграть, но где сразу очевидно, что придется расшатать все, что заработано долгим, упорным и пристальным трудом, — эта „предупредительная война“ могла создаться только в голове истерически-тревожного человека, которому всюду мерещатся воображаемые опасности <…>

Но как ему удалось увлечь такого „реалиста“, как Германия?

Говорят, истерия заразительна.

Бывали в истории примеры, что эпидемии истерии охватывали целые страны».

Как не увидеть в этих строках предвидения еще более страшной всеобщей истерии, которая охватит Германию в годы гитлеризма?

В июне немцы прорвали фронт у Красныша, начался отход русских армий. 22 июля была сдана Варшава, в начале сентября оставлена Вильна. В результате германского наступления на Восточном фронте русские войска были вытеснены из большей части Галиции, из Польши, части Прибалтики и западной Беларуси. Жуткими были потери с начала войны — 3,5 миллиона убитыми, ранеными и пленными. Но это потери военные. А была еще страшная трагедия беженцев. О ней молчали фронтовые сводки.