Валерий Фефёлов - В СССР инвалидов нет!..»

Так убирают сегодня с наших улиц, площадей, вокзалов всех, кто своим видом компрометирует советский социальный фасад: выпрашивающих подаяние нищих, бездомных или не имеющих прописки бродяг, проституток, пьяниц, одиноких стариков, даже цыган.

Даже если вы плохо одеты или задремали в неудобной позе на вокзальной скамье — к вам непременно подойдет разбудит недреманный хранитель общественной гармонии милиционер: „А не спите, пожалуйста! Куда едете? Ваш документик, будьте добры“.

К этим „не эстетичным“ типажам приравнены практически и инвалиды. Убрать! Убрать! Убрать! И их убирают рассовывают по квартирным клеткам (лучше всего — на верхние этажи), размещают, порой, даже насильственно, по инвалидным домам (вот еще клоака, куда не заглянул, не будет допущен, ни один фотограф и журналист).

Так декорируется наш лучезарный, без облачка — без пятнышка фасад. Так общество всеобщей гармонии припудривает свои социальные язвы»[6].

Считать инвалидов за изгоев — это установка, причем установка на государственном уровне. И никакие жалобы инвалидов, их мольбы о помощи, которыми переполнены официальные учреждения, не находят ни понимания, ни сочувствия. Уже здесь, на Западе, во время одной пресс-конференции корреспондент одной из влиятельных профсоюзных газет (кстати, ни разу не побывавший в СССР) долго не мог понять, почему это происходит «Можно пожаловаться, и проблемы будут решены» — был его аргумент. Я не хочу высказывать упрек этому корреспонденту, — людям, привыкшим видеть себя свободными, конечно, чрезвычайно трудно понять структуру советского общества.

Читатель, вероятно, заметил, что свою книгу я построил не столько на своих выводах и наблюдениях, сколько на конкретных случаях, вплоть до выдержек из официальных советских источников — газет, журналов, радио. Мне кажется, в этом больше реальности, чем если писать только от себя. Поэтому я позволю себе привести выдержку из следующего письма:

«…Мне пришлось лежать в одной крупной клинике г. Москвы. Нас в одном отделении было 43 человека. Все спинальники, прикованные к постели. Там имелись две коляски, если их еще можно так назвать. На них страшно было садиться, можно стать вторичным спинальником. Я специально обратил внимание на заводскую бирку, если не ошибаюсь, она 1938 года выпуска. Даже за обладание этими колясками больные доходили до драки — каждому хочется садиться и выезжать на свежий воздух или подъехать к умывальнику умыться. О чем еще можно говорить, если во многих больницах больные месяцами не бывают в бане или ванной — с ними никому не хочется „возиться“. Думаю, что в домах инвалидов дело обстоит не лучше. Я лежал в больнице с одним товарищем из такого дома. Он рассказывал, как их возят зимой на лошадях помыться в бане…»

Это — реальность. И с этим нельзя не считаться. В то же самое время советская пропаганда везде, где только можно, продолжает утверждать, что лишь в Советском Союзе, и нигде больше, самое гуманное отношение к людям, тем более к инвалидам. Что только ни приводится в доказательство, чтобы убедить в этом и советских граждан, и весь мир. Возьмем к примеру статью министра социального обеспечения РСФСР Д. П. Комаровой под заглавием «С отеческой заботой», напечатанной несколько лет назад в газете «Труд». Вот как она видит положение инвалидов в СССР:

«…Забота об инвалидах осуществляется не только органами социального обеспечения, она находится в центре внимания партийных, профсоюзных организаций, предприятий службы бытового и жилищно-коммунального хозяйства, торговли… Вообще для тяжелобольных людей бытовое обслуживание имеет особое значение. В нашей стране создана обширная и многогранная система социального обеспечения людей, потерявших трудоспособность. С каждым годом эта система улучшается, совершенствуется. Растут размеры пенсий, вводятся новые формы обслуживания. Одним словом, делается все для того, чтобы забота касалась всех, кто в ней нуждается. В этом — яркое отражение гуманизма советского строя».

Написано, надо сказать, красиво. Порадовала Д. П. Комарова этой статьей и редактора газеты, и ее цензоров, и высших партийных бонз и коллег из своей кремлевской элиты. Но стоит лишь снова обратиться к реальности, как картина этого святочного рассказа Д. П. Комаровой рассыпается словно карточный домик. Взять хотя бы маленький эпизод из моей жизни: подполковник УКГБ г. Владимира Коровушкин однажды со злостью сказал мне: «Ты уже 16 тысяч высосал из государства!» Это было сказано в 1979 году. Поэтому, если 16 тысяч рублей, выплаченных мне за 13 лет моей инвалидности разделить на каждый месяц, получается по 100 рублей в месяц или, в переводе по официальному курсу около 130 долларов. Такова была плата за те лишения, которым государство подвергло человека, и без всякой его вины… Или вот хотя бы письмо от парализованного инвалида, передвигающегося на коляске:

«…Даже не знаю, как все это описать. Вот уже более двух недель в нашем доме переполнена канализационная яма, и вода вместе с жижей нечистот через унитаз и ванную течет прямо в квартиру. Я уже весь измучился чистить и убирать все это, мыть полы. Каждый день звоню начальнику коммунального предприятия, чтобы выкачали, наконец, из канализационной ямы всю жижу, запах от которой, к тому же, распространяется на весь наш квартал. Он только обещает:

„Сейчас пошлем машину“, которой все нет и нет. Правда, один раз машина была, выкачали две бочки нечистот, затем шофер сказал: „Кончился бензин, работать больше не могу…“. Примерно то же самое отвечают и из коммунального предприятия: то у них бензину нет, то машина сломалась и так далее. А однажды оттуда ответили даже так: „А вы бы меньше ходили в туалет, сами видите, бензина нет, машины нет, чем мы будем выкачивать ямы после вас?..“.

В райисполкоме обещали в это лето построить гараж для моей мотоколяски, а сейчас говорят, что у них нет для этого средств. Помощник начальника коммунального предприятия выделил место для моей мотоколяски около уборной во дворе нашего дома, и она сейчас стоит и ржавеет. Да и ездить я на ней не могу, так как она постоянно ломается, а средств починить ее у меня нет. Вот и сижу в этой канализационной вони уже более 2-х недель, и сколько это еще будет продолжаться, не знаю…»

В большинстве случаев в СССР распространено мнение, что произвол и беззаконие исходят от местного начальства — от секретаря райкома, директора фабрики, от заведующего отделом социального обеспечения и т. д. Поэтому все центральные инстанции в буквальном смысле слова засыпаны жалобами, просьбами, заявлениями в расчете на то, что может быть «там разберутся…». Возможно, в этом угадывается свойство русской души — искать правду челобитьем, обращаясь непосредственно к главе государства кто бы он ни был, царь-монарх или Генеральный секретарь ЦК КПСС. Правительство СССР не раз пыталось оградить себя от потока этих писем, вынося соответствующие постановления для администрации на местах «об улучшении рассмотрения писем, жалоб и заявлений граждан». Однако косность и ханжество настолько пропитали всю советскую систему, что все эти постановления всякий раз оказывались не чем иным, как оберточной бумагой.