Василий Молоков - Родное небо

Опять в экипаже мои товарищи - великолепные мастера своего дела Гриша Побежимов и Алеша Ритсланд. На этот раз с нами летят второй бортмеханик Владимир Мишенков, начальник политуправления Главсевморпути С. А. Бергавинов, два политработника и специальный корреспондент "Правды" Борис Горбатов, с которым мы успели подружиться еще в полете на Диксон. Для них по дну лодки были разостланы оленьи шкуры и положены спальные мешки: в машине потолок очень низкий, можно лишь сидеть или лежать.

Бергавинов и его помощники должны были проверить состояние зимовок, работу хозяйственных и партийных организаций полярных станций, провести обмен партдокументов. Борис Горбатов стал нашим летописцем. Он передавал в "Правду" сообщения о ходе арктического перелета.

Прогноз погоды на этот год не предвещал ничего хорошего. Туманы, дожди, грозы. Но тем лучше: дорогу надо проверять в тяжелых условиях, чтобы быть готовым ко всему.

Перелет начался 22 июля 1936 года в Красноярске. Опять под крылом самолета развертывались бескрайние сибирские равнины. Веду самолет над Енисеем, Ангарой, Леной. По прошлому перелету мне знаком каждый поворот, каждый изгиб этих рек. Вновь предстоит, как и в 1935 году, преодолеть Джуг-Джурский перевал Верхоянского хребта.

На этот раз нам повезло: день выдался ясный. Летим над горными вершинами на высоте трех тысяч метров. Теперь воочию убеждаюсь, что посадка здесь невозможна. Острые пики скал, узкие ущелья. Только бы не подвели моторы. Они грохочут над головой во всю мощь. От этого, конечно, устаешь. Но я стараюсь внимательно прислушиваться к их грохоту, по звуку определяю - все ли в порядке.

Как только прошли над Джуг-Джурским перевалом, стали надвигаться облака. К морю мы подошли в сплошной мгле. Ловлю появившееся на минуту окошко в облаках и ныряю в него к блеснувшим волнам. Сели удачно. Мы - в порту Аян. После короткой остановки летим вдоль берега к бухте Ногаево. Отсюда начинался еще незнакомый мне маршрут через Охотское море на Камчатку. Первоначально намечалось сразу достичь Усть-Камчатска и оттуда идти к Уэлену. Но перевалить через Камчатский хребет не удалось: он был закрыт туманом. Пришлось идти вдоль побережья, обогнуть мыс Лопатку. Веду машину в десяти метрах от воды. Погода все время ухудшалась. Когда подошли к мысу, разыгрался сильный шторм. Видимость стала очень плохой - не больше двадцати метров.

Берега Камчатки высоки и обрывисты, но различал я их в дожде и тумане лишь по белой пене прибоя. Держу курс на Петропавловск, целиком надеясь на штурмана. Ритсланд по картам и приборам делает точный расчет. Получаю от него записку: "Сейчас будет Петропавловск". Но я не вижу никаких признаков города. А Ритсланд снова пишет: "Перед нами берег, здесь вход в бухту". Идти туда в кромешной тьме не решаюсь, опасаюсь наткнуться на берег. Единственный выход - сесть в открытом море.

Волны вздымались высоко, и надо было рассчитать так, чтобы попасть на гребень. Ну ничего, сели. Ведя самолет с волны на волну, вхожу наконец в бухту. На берегу у причала уже собрались ожидающие нас представители городских организаций. Нас шумно приветствовали, выражали свой восторг и удивление, как мы смогли при такой погоде войти в бухту, когда на это не решались даже корабли.

Восемь суток пробыли мы в Петропавловске, ожидая ясной погоды. Густой туман повис над городом, да такой сырой, что на улице одежда промокала насквозь. Мы с Ритсландом погрузились в карты и метеосводки, Побежимов все дни проводил у машины, занимался подготовкой ее к очередному рейсу.

Нам предстояло сделать еще один крюк - побывать на Командорских островах. 8 августа, используя кратковременное улучшение погоды, мы вылетели из Петропавловска и почти достигли острова Беринга. Но Командоры, укрытые туманом, не подпустили нас к себе. Мы не смогли разглядеть озеро единственное место посадки. Пришлось повернуть на Усть-Камчатск.

Летим над облаками, небо ясное, чистое, наши пассажиры любуются яркими красками заката солнца. Когда до Усть-Камчатска оставалось лететь всего полчаса, получаем оттуда радиограмму: "Камчатск закрыт туманом, видимость ноль, посадка невозможна".

Что делать? Под нами сплошная белая вата облаков. Направляться к берегу опасно - не знаем его, тем более что посадку пришлось бы совершать в темноте: осталось всего пятнадцать - двадцать минут светлого времени. Придется садиться в море. Снижаюсь в облака, и сразу от сияющих лучей заката погружаемся во мрак. Руководствуюсь приборами. Высота 200 метров... 100... 10... Что гам, на море? Штиль или накат? Ничего не видно. Ставлю самолет в посадочное положение, подбираю обороты мотора с таким расчетом, чтобы машина медленно теряла высоту. Чувствую, хвост самолета задел воду. Тут же убираю газ и очень удачно попадаю на гребень волны. И только когда машина потеряла скорость и ее начало сильно бросать, мы ощутили, как неспокойно море.

Вокруг непроглядная темнота. Рулю по воде, придерживаясь намеченного курса. Как потом мне рассказывали, Усть-Камчатск, потеряв с нами связь, радировал в Петропавловск: "Где Молоков?" Начальник погранохраны ответил: "Не знаю, но вы не беспокойтесь. Молоков привык садиться невесть где и неизвестно откуда появляться". Так получилось и на сей раз.

Плыть пришлось еще долго. Мои пассажиры были встревожены и через окошечко своего отсека пытались выяснить у меня создавшееся положение. Я их успокоил, сказал, что можно даже поспать. Откровенно говоря, мне ее хотелось, чтобы они отвлекали меня своими вопросами. Сам я спать совершенно не хотел: нервы были напряжены до крайности. Все затихли, улеглись, думая, что так для хода нашей лодки будет лучше. А я рулю по волнам уже восьмой час, все время опасаясь, как бы не столкнуться с кораблем или каким-нибудь другим морским транспортом. Ведь на самолете огней не было.

Наконец показались смутные очертания берега. По расчетам штурмана, мы приближались к Усть-Камчатску. Мимо прошел, очевидно высланный за нами, пароход. Посветил огнями и исчез, не заметив нас. Показался катер, но его тут же закрыло туманом. Вдруг самолет будто наткнулся на что-то, сбавил обороты мотора. Присмотрелись мы с Алешей к воде, а на ней дощечки-поплавки. Да мы же в Камчатском заливе, в рыбацкие сети попали! Ну значит, и берег близко, и рыбаки придут сюда утром. Тут только я почувствовал, как устал. С начала рейса более восемнадцати часов не отрывался от штурвала. Теперь мне можно и поспать. Опасность миновала.

Поставил самолет на якорь и прилег в кабине. Но отдыхать пришлось недолго. На рассвете разбудил шум. Мы увидели на берегу, от которого находились метрах в двадцати, группу рыбаков-японцев. Они недоумевали, как самолет попал в расположение рыболовецкой концессии. Рыбаки очень внимательно разглядывали наш Н-2, интересовались его конструкцией, удивлялись, что он смог пройти в штормовую ночь по морю. Мы надули имевшуюся у нас резиновую лодку и отправили наших пассажиров на берег. Самолет стал легче, и я смог "выпрыгнуть" из сетей. С залива, забрав наших спутников, перелетели на реку к Усть-Камчатску. Здесь наконец мы по-настоящему отдохнули. Туман рассеялся, засияло солнце. Мы купались в реке, загорали. Политработники, воспользовавшись долгой остановкой, проводили большую пропагандистскую работу в городе, Борис Горбатов не расставался со своим блокнотом, готовил очередную статью в редакцию. Так жил наш небольшой, дружный коллектив.