Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом - Нельсон Мандела
Часть одиннадцатая. Свобода
100
В день своего освобождения я проснулся после всего лишь нескольких часов сна в 4:30 утра. День 11 февраля 1990 года был безоблачным, это был конец лета, день города Кейптаун. Я выполнил свои обычные физические упражнения в сокращенном варианте, умылся и позавтракал. Затем я позвонил представителям Африканского национального конгресса и Объединенного демократического фронта в Кейптауне, чтобы они приехали в коттедж подготовиться к моему освобождению и дополнительно поработать над моей речью. Ко мне пришел тюремный врач, чтобы провести краткий осмотр. Я старался сосредоточиться не на том, что скоро буду свободен, а на том, что мне предстояло сделать до этого момента. Как это часто бывает в жизни, важность самого события затерялась в суматохе тысяч сопутствующих этому событию деталей.
Было множество вопросов, которые нужно было обсудить и решить в очень короткий промежуток времени. Рано утром ко мне пришли некоторые мои коллеги из Национального комитета по протоколу Африканского национального конгресса, в том числе Сирил Рамафоса и Тревор Мануэль. Сначала я хотел обратиться к жителям Паарла[107], которые были очень добры ко мне во время моего заключения, однако Национальный комитет по протоколу АНК был непреклонен в том, что было бы совершенно неприемлемо, чтобы я произнес свою первую речь перед процветающими белыми бюргерами Паарла. Вместо этого, как мы решили, мне предстояло сначала выступить перед жителями Кейптауна на центральной площади города Гранд-Парад.
Одним из первых вопросов, который следовало решить, был вопрос о том, где я проведу свою первую ночь на свободе. Я склонялся к тому, чтобы провести ее в Кейп-Флэтс, шумном пригороде Кейптауна с чернокожим и цветным населением, чтобы показать свою солидарность с нашим народом. Но мои коллеги, а позже и моя жена настояли на том, чтобы по соображениям безопасности я остался на эту ночь с архиепископом Десмондом Туту в его роскошной резиденции «Епископское подворье» в пригороде для белых. В этом районе мне вряд ли разрешили бы остановиться до того, как я попал в тюрьму, и сначала я подумал, что провести свою первую ночь на свободе в районе состоятельного белого населения было бы неправильно. Однако члены Национального комитета по протоколу АНК объяснили, что при архиепископе Десмонде Туту резиденция «Епископское подворье» стала своего рода символом отказ от расизма, поскольку ее свободно посещали представители всех расовых групп.
Тюремная администрация обеспечила меня коробками и ящиками, чтобы упаковать свои вещи. В течение моих первых двадцати (или около того) лет пребывания в тюрьме я накопил минимум личных вещей, но за последние годы у меня появилось достаточно много имущества (в основном это были книги и разные документы), чтобы компенсировать упущение предыдущих десятилетий. В итоге я заполнил, собираясь, более дюжины ящиков и коробок.
Фактически время моего освобождения было намечено на три часа дня, но Винни, Уолтер Сисулу и другие пассажиры чартерного рейса из Йоханнесбурга прибыли только после двух часов. В моем коттедже уже были десятки разных людей, появился дух праздника. Уорент-офицер Сварт приготовил для всех нас последнюю трапезу, и я поблагодарил его не только за ту еду, которую он готовил для меня последние два года, но и за дружеское общение. Уорент-офицер Джеймс Грегори тоже подошел вместе со всеми, и я тепло обнял его. За те годы, что он был со мной (как в тюрьме «Полсмур», так и в тюрьме «Виктор Верстер»), мы с ним никогда не обсуждали политические темы, но между нами ощущалась невидимая связь. Само его присутствие действовало на меня успокаивающе, и я понимал, что мне будет не хватать его. Такие люди, как уорент-офицеры Сварт, Грегори, Бранд укрепили мою веру в то, что человеческие черты присущи даже тем, кто держал меня за решеткой в течение последних двадцати семи с половиной лет.
У нас было весьма ограниченное время для долгих прощаний. План состоял в том, что нас с Винни отвезут на машине к главным воротам тюрьмы. Я сказал тюремной администрации, что хотел бы попрощаться с охранниками и надзирателями, с которыми общался последнее время, и попросил, чтобы они со своими семьями подождали меня у главных ворот, где я смог бы поблагодарить каждого из них.
В три часа с минутами мне позвонил хорошо известный ведущий южноафриканской государственной телерадиокомпании SABC, который попросил меня выйти из машины за несколько сотен футов до тюремных ворот, чтобы можно было заснять, как я иду к своей свободе. Это показалось мне разумным, и я согласился. Наряду с этим у меня уже тогда возникли подозрения, что все может пойти не так гладко, как мы себе это представляли.
К половине четвертого я начал беспокоиться, поскольку мы уже отставали от графика. Я объяснил членам Национального комитета по протоколу АНК, что мои родные, близкие и коллеги ждали меня двадцать семь лет, и я бы не хотел заставлять их ждать дольше. Незадолго до четырех часов мы отъехали от коттеджа небольшим кортежем. Примерно в четверти мили перед тюремными воротами машина остановилась, мы с Винни вышли и направились к ним.
Сначала я не мог толком разглядеть, что происходило впереди нас, однако, когда до тюремных ворот оставалось около ста пятидесяти футов или около того, я увидел огромную толпу людей: сотни фотографов, телеоператоров, репортеров, а также несколько тысяч моих сторонников. Я был просто поражен этой картиной и немного обеспокоился. Я совершенно не ожидал такого. Самое большее, что я мысленно представлял себе, – это группу в несколько десятков человек, состоящую в основном из надзирателей и членов их семей. И это было только началом. Я понял, что мы недостаточно тщательно подготовились ко всему, что должно было сейчас произойти.
Когда мне до тюремных ворот оставалось около двадцати шагов, начали щелкать фотокамеры. Это было похоже на то, словно ожило какое-то огромное стадо металлических зверей. Репортеры принялись выкрикивать вопросы, засуетились телевизионщики, сторонники АНК стали аплодировать. Это был праздничный хаос. Когда телевизионная команда сунула мне к лицу на длинном штыре какой-то темный пушистый предмет, я слегка отшатнулся, задавшись вопросом, не было ли это каким-то современным оружием, о котором я, сидя в тюрьме, еще не успел узнать. Винни пояснила мне, что
