Евгений Биневич - Евгений Шварц. Хроника жизни

Сердечный привет Екатерине Ивановне».

А через два дня, 25-го, послал письмо и Крон: «Дорогой друг! Примите мои поздравления. Видел вчера в театре киноактера Вашего «Медведя». Это очень хорошо и удивительно талантливо. В работе Гарина и Эрдмана много хорошей выдумки, но лучше всего сама пьеса. Публика это понимает и более всего аплодирует тексту. Самое дорогое в том, что я видел и слышал — остроумие, сумевшее стать выше острословия. Юмор пьесы не капустнический, а философский. Это не юмор среды, это общечеловечно. Если бы это было не так, пьеса не дожила бы до премьеры. С тех пор, как Вы прочитали у нас полтора акта прошло, вероятно, лет восемь. И за это время ничто не устарело, не вышло из моды, не потеряло жизненности. Скорее даже наоборот… Я верю, что у «Медведя» будет счастливая судьба. Надо только ещё вернуться к III акту. Он ниже первых двух, а это жалко. Тем более, что в этом нет ничего неизбежного или непоправимого. Обнимаю Вас. Крон».

Отвечает он обоим 6 февраля. Л. Малюгину:

«Дорогой Леня, спасибо тебе за обстоятельное и доброжелательное письмо. После него спектакль мне стал совершенно понятен. Насчет третьего акта ты, конечно, прав. Напомню только, что говорит об этом Чапек. Он пишет, что по общему мнению первый акт всегда лучше второго, а третий настолько плох, что он хочет произвести реформу чешского театра, — отсечь все третьи акты начисто. Говорю это не для того, чтобы оправдаться, а чтобы напомнить, что подобные неприятности случаются и в лучших семействах.

Насчет спектакля мне звонят из Москвы и рассказывают приезжие, и пишут знакомые. Всё как будто хорошо, но у меня впечатление, что мне за это достанется. Я бы предпочел, чтобы все происходило более тихо. Хорошие сборы! Простят ли мне подобную бестактность? Открываю газеты каждый раз с таким чувством, будто они минированы… У меня сочинено нечто, для программы, вместо либретто. Там я просил не искать в сказке открытого смысла, потому что она, то есть сказка рассказывается не для того, чтобы скрыть, а чтобы открыть свои мысли. Объяснял и почему в некоторых действующих лицах, более близких к «обыкновенному», есть черты бытовые сегодняшнего дня. И почему лица, более близкие к «чуду», написаны на иной лад. На вопрос, как столь разные люди уживаются в одной сказке, отвечал: «очень просто. Как в жизни». Театр не собирался напечатать программу с этими разъяснениями, но тем не менее, в основном зрители разбираются в пьесе и без путеводителя. В основном. И я пока доволен. Но открывая газеты… и т. д.

Еще раз спасибо, дорогой друг, за рецензию. Целую и шлю привет всей семье».

Оба письма схожи, говорят об одном и том же, в чем-то повторяются. Но аргументы, которые приводит в свое оправдание Шварц, разнятся и очень характерны для него. Поэтому ответ Крону покажу лишь наиболее любопытными фрагментами: «Дорогой Александр Александрович, спасибо за Ваше письмо. Я его столько раз перечитывал, что запомнил почти наизусть, и столько раз собирался писать ответ, что мне кажется, будто я пищу уже Вам не первый раз.

Относительно третьего акта Вы, вероятно, правы. Я его не знаю. Эраст там что-то переставил, что-то сократил — посмотрю и тогда пойму. Но независимо от этого, музыковеды утверждают, что самое слабое в музыкальных произведениях, как правило, — финал. Они это и называют: «проблема финала». Это — в музыке! Где есть теория! Что же нам, грешным, делать? Я не оправдываюсь. Это я так, к слову…

(И снова идет рассказ о тексте для программки. — Е. Б.) …Ничего этого не напечатали, а кассовые зрители в основном разобрались в сказке без моих объяснений. Поняли, что в натурщики и для грешников, и для святых можно брать живых людей, для правильного соотношения рук, ног, света и тени. Так Гаршин позировал для картины «Иоанн Грозный убивающий своего сына». Гаршин там не писатель и не общественный деятель, но его рост и лицо помогают картине приобрести достоверность. Пишу все это, потому что жду, что меня вот-вот кто-нибудь потянет к ответу, хотя как будто и не за что.

Еще раз спасибо за ласковое письмо. И не только ласковое, но и серьезное, на Ваш особый лад. Внушающий доверие. Целую Вас крепко…

От таких писем, как Ваше, давление становится сразу нормальным».

Евгений Львович не напрасно опасался рецензий. Через много месяцев после премьеры, 24 мая, он вытащил из своего почтового ящика «Советскую культуру», в которой обнаружил рецензию Михаила Жарова на пятидесятое представление спектакля, где тот невнятно, однако в достаточной степени неприятно, ругал пьесу, приписывая успех спектакля необычности жанра и талантливости постановки». Он писал, что «Обыкновенное чудо» в репертуар театра «вносит жанровое разнообразие, свежее творческое слово…». Что касается самой пьесы, «ее конфликта, её морали, то тут существуют разные мнения. Некоторые склонны утверждать, что тема её неточно намечена и развита автором, что, в сущности, героями руководят какие-то внешние силы, рок, что любовь для них — источник страданий, что они не борются за свое счастье, и все разрешается не по логике отношений и чувств, а по доброй воле волшебника. Может быть, для таких суждений и есть какие-то основания. Мне же лично волшебник представляется олицетворением творческих сил народа, могучего и всесильного властелина, творца…» (Подчеркнуто мною). (Замечу в скобках же, что в этом представлении некоторые роли исполнялись артистами второго состава: в роли 1-го министра выступал М. Трояновский, министра — администратора — М. Глузский, Эмиля — С. Голованов: но в оценке спектакля М. Жаровым это не имело никакого значения).

Отношение автора к этой рецензии показывает насколько Шварц был действительно раним, если даже на столь малую несправедливость, так реагировал. Дело-то в том, что народный артист СССР и анонимы, на которых он ссылается, элементарно не поняли смысла происходящего в действия. Но ведь это их проблема, а не автора. Ни «внешних сил», ни какого-либо «рока» там нет. Даже сам Волшебник уже не может вмешаться (изменить что-либо) в происходящем. Медведь сам решает свою судьбу. И побеждает любовь. Человеческая любовь. Это-то и есть — чудо! «Обыкновенное чудо». Оно побеждало всегда, во всех пьесах Шварца, будь то «Голый король», «Тень», «Дракон» или «Обыкновенное чудо». Последняя и была посвящена Екатерине Ивановне, жене, с которой были прожиты многие годы. И наверняка в Хозяине и Хозяйке было что-то от самих Шварцев.

Но насчет третьего действия он задумался всерьез. Пробовал разные варианты финала. Лучший, на его взгляд, вставил в текст пьесы. К тому же в пьесе появился «Пролог», в котором объяснялся смысл «Чуда». То, что автор хотел сделать в программке. Перед началом спектакля, перед занавесам появлялся «человек», который обращался к зрителям: