Королевы второго плана - Сергей Владимирович Капков
В то время в деревнях был ужасный обычай: отец жениха имел право провести первую брачную ночь с невесткой. И вот Иван Иванович утром приехал за мной на розвальнях, чтобы ехать в Ярославль. А снега в тот год выпало в ноябре много! Укутал он меня в зипун, и мы тронулись. Ехали по лесу. И вдруг я почувствовала невыносимый запах водки – оказывается, мельник наклонился ко мне, чтобы поцеловать. Мне это так не понравилось, что я ударила его по лицу. «Вот это девка!» – захохотал Иван Иванович. Но я, не давая ему опомниться, высвободилась из зипуна, столкнула мельника и погнала лошадь прочь. Мельник, барахтаясь в снегу, сначала смеялся, а потом стал кричать и даже ругаться. Но я была уже далеко. Приехав в Ярославль на заезжий двор, оставила там лошадь и сказала: «Придет Карабанов, эта лошадь его».
И только тут до меня дошло, что возвращаться к дяде мне уже нельзя.
– Что же вы стали делать?
– Устраиваться на работу. Печатать я умела, и меня быстро оформили в какую-то контору. Мама меня нашла и даже переехала ко мне. Я спокойно работала, получила комнату в хорошем доме и училась в частной театральной студии, которой руководила старая актриса Елизавета Ивановна Кирова. Мне ее система совсем не нравилась. Она преподавала «с голоса» – как что-то скажет, так и нам надо было повторять, не вникая зачем и почему. Я сопротивлялась, добиваясь осознанного творчества. Одновременно начала выходить на сцену Ярославского театра имени Волкова. Играла в массовках, пела, танцевала.
И вот как-то пришла я на очередную репетицию, села на край сцены, и ко мне подошел замечательный актер Дубинин: «Капочка, ты талантлива, не губи себя в студии Кировой. Поезжай в Москву и поступай в театральную школу. Это твоя дорога в искусство». Мне это так запало в душу, что больше я ни о чем думать не могла. И не хотела. Но мамочка была против: «В нашем роду были художники, архитекторы, врачи, а актриса – боже упаси!» И ни в какую. Тогда я решила убежать. В один прекрасный день так и сделала – уехала в Москву в одном костюмчике и без денег, оставив только записку: «Мамочка, не беспокойся, в скором времени я дам о себе знать. Целую, Капочка»…
– Бедная ваша мама! Сколько переживаний вы ей доставили!
– Я уже ничего не могла с собой поделать – так я стремилась стать актрисой! И только в сутолоке столицы ощутила себя ужасно одинокой… Узнав, что театральный техникум, позднее ГИТИС, находится в Кисловском, приехала туда на трамвае. Вступительные экзамены уже шли, и меня до них не допустили. Была нужна московская прописка.
– Но в Москве жил ваш старший брат…
– Да, он жил на Арбате в доме пятьдесят один. А во Втором Кадашевском переулке жила тетя, певица. Только я к ним боялась идти: они могли отправить меня домой. А чтобы получить прописку, надо было найти работу. Но где?
Хорошо, что был нэп, и найти какой-либо заработок было несложно. Устроилась я в какую-то еврейскую конторку, печатала на машинке всевозможные тексты, не вникая в смысл. Ночевала на Ярославском вокзале. Вскоре это учреждение прикрыли, и я опять осталась без денег и работы.
И вот бреду я по Кузнецкому Мосту, грязная и голодная. Подходят две девушки, спрашивают, почему я такая грустная. Я поведала им о своем горе, и они пригласили меня к себе. Я попала в трехэтажный дом с меблированными комнатами. Девушки накормили меня, переодели и разрешили приходить сюда каждый день с двенадцати дня до пяти вечера: позже оставаться было категорически запрещено. Однажды я не успела вовремя уйти и в комнату ввалились три мужика с фотоаппаратом. Увидев меня, обрадовались. Девушки, несмотря на протесты гостей, чуть ли не спустили меня с лестницы, сказав, что будут сниматься обнаженными «в неприличных позах». Только тогда я догадалась, что это были проститутки.
– Жить вам по-прежнему было негде…
– Негде. Поэтому однажды старшая проститутка сказала: «Капочка, что ты мучаешься? Иди к всесоюзному старосте Калинину. Глядишь, поможет». Я так и сделала. Сейчас все ругают то правительство. Не знаю, может, и Калинин нехороший был, но в моей памяти он остался добрым человеком, который буквально спас меня.
Михаил Иванович принимал в здании Президиума напротив Троицких ворот Кремля, на первом этаже. Милиционеры тогда там не дежурили, и я спокойно вошла вовнутрь. За столом сидел молодой человек, который сообщил мне, что Калинин на сегодня прием закончил. Я – в рев. И вдруг открылась дверь кабинета, появился дядечка с бородкой: «Что за детский плач?» – «Да вот, Михал Иваныч, девочка пришла. Вас спрашивает». Калинин провел меня в свой кабинет, вытер тряпочкой слезы и дал зеленое кислющее яблоко: «Ты пока скушай яблочко, а я еще немного попишу».
Закончив свои дела, он начал меня обо всем расспрашивать. Прежде чем поведать ему о своих злоключениях, я сказала: «Михал Иваныч, дайте честное слово, что не выдадите меня родным». Он пообещал, и я рассказала ему всё, добавив, что, если всё-таки меня пошлют обратно, я покончу с собой, как истинная волжанка, брошусь в Волгу. «Мне не жить без театра!» – закончила я. Тогда Михаил Иванович написал большое письмо тете Оле с просьбой приютить меня и прописать. А потом дал еще одну бумажку об устройстве на работу – распределять какую-то литературу. На прощание он вызвал молодого человека, секретаря, и наказал ему проводить меня до дома, а то уже темно и страшно.
– Забавная история. Письмо Калинина вам помогло?
– Не совсем. На дворе стоял уже сентябрь. В техникуме давно шли занятия. Так что я опоздала. Но я была настроена решительно: поступить или умереть. У входа встретила
