Фрунзик Мкртчян. «Я так думаю…» - Кора Давидовна Церетели
Фрунзик как бы прячет здесь маску комика. Мягко, без нажима он показывает, что главное для него в комизме – не терять человечности. Ни на йоту не изменяя жанру, Мкртчян погружается и в глубину психологических нюансов.
Как раненый зверь, мечется Бекир по опустевшей сакле. В нем борются мужская спесь и уязвленное самолюбие, тоска по жене и почти детский страх: а вдруг Адам не сдержит своего обещания? Самоуверенный деспот превращается в большого ребенка, наивного и простодушного. И Фрунзик с легкостью справляется с этими перепадами тональностей. Он способен одной улыбкой, одной произнесенной вкрадчивым голосом репликой превратить комедию в мелодраму.
После, пренебрегая обычаями шариата, Бекир приносит на плече в сельсовет связанную Хеву и пытается силой склонить ее к бракосочетанию если не по шариату, то хотя бы по советским законам. Он то просит, умоляет, то хитрит и юлит перед сельским начальством в надежде получить нужный ему документ, то срывается на привычные ему угрозы и грубость… Его голос в этих сценах уникален по диапазону – от подобострастно-вкрадчивого шепота просителя до грозного рыка раненого зверя.
Адам в отличие от Бекира сразу понял, какое сокровище нежданно-негаданно на него свалилось, и вовсе не собирается расставаться с Хевой.
В ту мучительную и знаменательную для всех ночь, сидя на краешке тахты у ног Хевы, Адам читал ей стихи о любви. А Хева благосклонно вслушивалась в непривычные, благозвучные слова нежности. Женщины любят поэтов и романтиков. Так что утром Адам неожиданно обрел несвойственную ему решимость: отказался произнести слова развода. И даже мощные кулаки Бекира были не в состоянии заставить его отступиться.
– Зачем я буду говорить эту бессмыслицу? – отважно заявил он. – Что я, птичка, что ли? Что я, попугай?
Даже побитый и изгнанный из села, он посчитал, что лучше всю жизнь скитаться в горах, превратиться в «снежного человека», но знать, что в сакле его ждет красивая и достойная жена.
А Бекира тем временем обвиняют в убийстве Адама, которого он не совершал, и начинается новая кутерьма с погоней, бегством и постоянными потешными недоразумениями.
В роли Бекира Фрунзик Мкртчян показал, как привольно он чувствует себя в стихии любого вымысла, особенно если этот вымысел построен на фольклорных мотивах и связан с национальной культурой.
…я так думаю…
Леля, Владимир, 2009
«Сегодня ночью показывали замечательный фильм “Адам и Хева”! Особое впечатление произвела игра Фрунзика Мкртчяна. Всё же он – Великий! Фильм греет душу добротой и простотой (в хорошем смысле слова)».
Фрунзик Мкртчян
Три истории с Ваграмом Папазяном
Чучело
В Ленинаканский театр приехал Ваграм Папазян со своей знаменитой на весь мир ролью Отелло. Меня определили в «массовку» – изображать одного из венецианских дожей в сцене объяснения Отелло в сенате.
Я первый год в театре. Понятия не имею, какой грим нужен для этого персонажа. Гример работает только с Папазяном. Все остальные одеваются и гримируются сами. Костюмеры и гримеры – слишком большая роскошь для провинциального театра, да еще в послевоенные годы. Обращаюсь за помощью к моим коллегам Артавазу Пашояну и Жану Элояну, и они с радостью берутся мне помочь.
Как же горько мне пришлось пожалеть об этом!
Они извлекли откуда-то огромный парик величиной с небольшой стог сена. Когда мне его нахлобучили на голову, лица почти не было видно – остался торчать один мой большущий нос. Вокруг глаз нарисовали огромные темные тени, а щеки избороздили линиями, которые должны были изображать глубокие морщины. Когда я взглянул на себя в зеркало, то ужаснулся. Это был не венецианский дож, а какой-то Бармалей. Но делать было нечего – раздался последний звонок, и я отправился на сцену.
И вот Отелло-Папазян держит свою пламенную речь перед Сенатом, и зал наполняется модуляциями неподражаемого папазяновского голоса. Рассказывая о своей любви к Дездемоне, он протягивает руку в сторону собрания, обводит всех взглядом и вдруг… замечает меня.
Проникновенная речь Отелло обрывается, глаза его загораются яростью, и он делает знак рукой – убирайся, мол, немедленно! Я весь вжался в кресло, не зная, куда деться. Как только дали занавес – ринулся со своего места, и со всех ног побежал и спрятался в котельной. И правильно сделал. Голос Папазяна долго еще гремел и неистовствовал:
– Где это чучело? Дайте мне его! Я задушу его своими руками.
Так я чуть было не исполнил роль Дездемоны.
«Прибыл Фортинбрас»
С Папазяном мне вообще не везло. С ним у меня связана еще такая забавная история.
В Ленинаканском театре мне наконец-то доверили роль со словами. Короткая такая реплика. Всего две фразы. Но я был несказанно горд! Еще бы! Играть в спектакле с самим Папазяном!
Ваграм Папазян – Гамлет… Апофеоз спектакля – его финальная сцена. Лаэрт падал, сраженный шпагой Гамлета, а принц датский – Папазян, заметив кровь на клинке Лаэрта, восклицал своим громоподобным голосом: «Кровь! Кровь! О! Я ранен!» И зал замирал в ужасе…
Вот в это самое время раздавался звук трубы – тру-ту-ту-ту, я вбегал на сцену, бросался перед Гамлетом на колени и громко провозглашал о прибытии Фортинбраса: прибыл Фортинбрас, и дальше – та-та-та-та!
Обращаясь к другу Горацио, Папазян патетически восклицал: «О! Горацио! Я умираю! Ты остаешься. Правду обо мне поведай всем!..»
Утром в день спектакля я встретился со своим другом детства. Мы с ним посидели в хашной и съели по три тарелки нашего любимого блюда. А какой хаш без чеснока и без стопочки!
– Ничего, ничего, ты ешь, – успокаивал меня друг. – До вечера всё пройдет. Еще только раннее утро, к вечеру запах чеснока и водки уйдет, выветрится.
И вот финальная сцена спектакля. Гамлет фехтует с Лаэртом. Лаэрт падает, сраженный его шпагой. Папазян произносит свое сакраментальное: «Кровь! Кровь!» Потом, обращаясь к Горацио, уже слабеющим голосом продолжает: «Я умираю, Горацио! А ты – остаешься…»
В это время труба – тру-ту-ту-ту, я выскакиваю на сцену, бросаюсь на колени перед Папазяном и что есть мочи ору:
– Прибыл Фортинбрас!!!
– Фу-уф, – выдохнул Папазян, зашатался и шарахнулся в сторону. И уже совсем не по Шекспиру обратился ко мне со словами – Я умираю, сукин ты сын! Не смей
