Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя - Владимир Н. Яранцев
Итак, в свете проведенного «расследования» больше аргументов в пользу того, что Иванов провел два-три месяца в странствиях по Сибири, чем того, что он бродил две недели в прииртышских и павлодарских степях. В «Истории моих книг» Иванов пишет, что, бежав из-под ареста за мнимое убийство отца с помощью сторожа-казаха, сочувствовавшего «балшевикам», он с новым другом проскитался по степи «недели две». «Проевшись, оголодав», вернулся в Павлодар и вместе с матерью Ириной Семеновной и братом Палладием уплыл «на пароходе в Омск». Выходит складно: «старым путем» прошел, осенью, как это и бывало встарь, после «балаганных» маршрутов возвратился в Павлодар (вариант: Курган), к оседлости, привычной типографской работе. Только теперь в Омск. Есть, правда, письмо Иванова Худякову о том, что он уезжает «на месяц-полтора» в Омск, где «будут делать операцию (…) брату», и оттуда предполагает «на день-два заехать в Курган» за его стихами: «Готовь к моему приезду больше стихов». Сообщая обратный омский адрес: «типография “Земля и воля”, угол Гасфортовской и 2-го взвода», публикаторы в Собрании сочинений 1970-х гг. считают, что это письмо отправлено из Павлодара где-то в июле 1918 г., т. е. в разгар скитаний Иванова, простиравшихся до Владивостока и Монголии. Неужто он так быстро перемещался по огромной территории, что успевал еще пожить в Павлодаре и одновременно заботился об издании нового сборника-альманаха пролетарских писателей? На наш взгляд, письмо надо датировать, как минимум, на месяц позже, концом августа 1918 г., т. е. накануне отъезда в Омск, когда с ним и поехали его родные. В июле же, наверное, еще рано было задумываться над упомянутым сборником, который станет актуальным в конце сентября.
Без Омска же Иванову теперь никуда, как на круги своя. Хотя новые власти его должны вроде бы искать как «красного»: «Ловили меня изрядно», – пишет он в А-1922. Но, скорее всего, он знал, что к сентябрю 1918 г. ситуация в Омске и Сибири изменилась по сравнению с июнем. События происходили бурные: эсеры вели борьбу за власть с откровенно настроенным на введение военной диктатуры правым большинством Сибирского правительства – Административным советом. Давнюю мечту сибирских «областников» об автономии, своей думе, своем правительстве, своей культуре, кому, как не эсерам-социалистам, «народникам», было воплощать в жизнь? Но поддерживали эту мечту часто в силу ее популярности в народе, подчас конъюнктурно, и всегда с оговорками. Ибо была еще и другая цель, после Октябрьской революции большевиков превратившаяся из мечты в навязчивую идею, – Учредительное собрание. На котором они тогда, в январе 1918-го, явно побеждали, но «ленинцы» их разогнали. Весной его начали возрождать, организовав в Самаре Комитет Учредительного собрания – Комуч. Сибирским эсерам, чтобы успешно противостоять большевизму и ликвидировать его, надо было и связь с федеральным органом не терять, и свое Сибирское правительство укреплять, поддерживать его дееспособность. И вот другой парадокс: чтобы не допустить реставрации большевизма, надо власть формировать как менее партийную, коалиционную, а лучше и вовсе беспартийную. В этом убедился Георгий Гинс, управляющий делами часто менявшего свой состав правительства. После изгнания большевиков из Омска в свои права вступило Временное сибирское правительство, состоявшее из пяти министров – П. Вологодского, Г. Патушинского, И. Михайлова, М. Шатилова и В. Крутовского (того самого, из «Сибирских записок»). Произошло это 30 июня, и одним из первых актов правительства было принятие декларации о государственной независимости Сибири. Правда, с существенно поправкой: Сибирская республика как автономная часть Единой России. Это был компромисс, чтобы угодить и «центру», и местным патриотам. Но не персональным амбициям министров, стремившихся к лидерству.
Начавшаяся и длившаяся все время до пришествия А. Колчака борьба за власть проходила у всех на глазах. Тем более у Иванова, напоминавшая ему, начинающему драматургу, видимо, какой-то особый политический театр. Да и сами политики очень уж напоминали актеров: Михайлов, например, был уволен за «содействие агентам Самары», т. е. Комуча, страдал «манией величия», имея при себе свиту и охрану. Гинс писал о лидерах правительства: «Слабохарактерность Вологодского, капризность и недомыслие Шатилова и привычка рисоваться “адвоката” Патушинского составляли типичный “квартет” в самом правительстве». При таких качествах кутерьма во власти была обеспечена надолго. Нет, не видно было в Сибирском правительстве человека, за которым бы пошли, вокруг которого бы все сплотились перед угрозой большевизма. Г. Гинс выделял только военного министра Гришина-Алмазова: «Совсем еще молодой человек (…), отличался ясностью ума, точностью и краткостью слога», в нем не было «упрямства и своеволия», но его недостатком была «самоуверенность», он «игнорировал» других министров, нажив себе врагов, которые его и убрали из правительства. Не удержался на высоком «Олимпе» и Патушинский, не нашедший поддержки у коллег. Еще несерьезнее получилось с Директорией – Всероссийским Временным правительством, сформированным в Уфе в конце сентября 1918 г. и командированным в Омск. Здесь им даже не обеспечили здания – они долго жили в ж/д вагоне, над чем вдоволь напотешались омичи: «В вагоне Директория, под вагоном – территория». А авторитетный в Омске и окрестной Сибири атаман П. Анненков презрительно говорил: «Вот оно, воробьиное правительство… дунешь – и улетит».
Но все-таки было не до смеха. Волновались и восставали крестьяне, против мобилизаций в армию бастовали рабочие и служащие, например, почты, трения между томской областной думой, Временным сибирским правительством и Всероссийским Временным правительством в Самаре становились все более вопиющими. Прибытие в Омск министров из первого, «томского» правительства (Временного правительства автономной Сибири – ВПАС) П. Дербера 19 сентября Административный совет посчитал подготовкой переворота. В результате одних – В. Крутовского, Шатилова, В. Якушева – арестовали, а А. Новоселова убили. Можно представить, что чувствовал Иванов, узнав об этом возмутительном злодействе. Наверное, чувства эти были противоречивыми. Новоселов ведь был не только писателем, но и министром внутренних дел ВПАСа в самый разгар борьбы за власть, в самую горячую, смутную пору. Когда только атаманам Красильникову и Анненкову все было легко и понятно с шашкой наголо. Если уж сам глава Временного сибирского правительства, неторопливый и осторожный Вологодский не мог до конца распутать ситуацию – ездил даже на Дальний Восток договариваться с двумя правительствами, «томским» ВПАСом Дербера и буржуазным правительством генерала Д. Хорвата, то где уж было Новоселову,
