Кавказские Дни. Парижские Дни. - Ум-эль Бану Мирза кызы Асадуллаева
Я впервые садилась на настоящий поезд. Амина, Лейла и отец уехали несколько раньше нас. Теперь же и мы, фрейлейн Анна с тремя «малютками», отправлялись следом. В день отъезда было очень жарко, дул сильный порывистый ветер, поднимая облака пыли и песка. Я бесцельно ходила из комнаты в комнату, не находя себе места от волнения. Окна в доме были закрыты, на полу уже лежала пыль. Сестры тоже волновались. От волнения нам и кусок в горло не шел, мы весь день ничего не могли есть. Чтоб несколько снять напряжение, фрейлейн Анна предложила нам перед обедом сходить на море, искупаться, а после пообедать в одном из кафе на бульваре. На вокзал поехали бы сразу оттуда, не возвращаясь домой. Эта мысль пришлась нам по душе.
Бакинский бульвар занимал огромную береговую линию, покрытую асфальтом. Этот бульвар играл очень важную роль в общественной жизни города. Деревьев здесь было немного, но всюду стояли скамейки. Люди приходили сюда покрасоваться, да и на других поглазеть, услышать последние новости, музыку, посидеть в кафе. Одним словом, бульвар мог удружить каждому. На открытых площадях выступали музыканты, пели исполнители народных песен. Здесь, в кафе, можно было заказать йогурт, кумыс, простоквашу и другие молочные продукты. На центральной аллее была эстрада, где играл городской оркестр. И это еще не всё! Музыка доносилась и с прогулочных катеров, которые стояли у самого берега. На катер можно было перейти с берега по небольшому деревянному мосточку. В самом городе нет общего пляжа. Желающие искупаться арендовали крошечные купальни.
Проведя день на замечательном Бакинском бульваре, мы отправились на вокзал.
Поезд был очень нарядный. Вещи были погружены в купе. А какие это были роскошные купе! Зеркала, полированные сиденья, яркие фонари, коврики, плюшевые покрывала были восхитительны. Купе с трудом умещало всю эту роскошь. На каждый сантиметр площади здесь приходилось столько красивых вещиц, что ими запросто можно было обставить целую комнату. Фрейлейн Анна уложила меня на постель. Сестры тоже устроились, и вскоре все уже спали. Но я уснула не сразу, долго еще ворочалась и разглядывала купе. На столике стояла красноватая ночная лампа, похожая на икону. Глядя на нее, я заново переживала мысленно пройденный день, предвкушала грядущие события. Перебирала в памяти свои платья, выделяя среди них то белое с красной вышивкой. Я снова и снова задавалась вопросом: «Ах, почему же мы не такие беленькие, как фрейлейн Анна и Амина»?
У моей сестры Зулейхи над верхней губой уже чернели темным пушком усики. А у Сурайи, сестры постарше Зу-лейхи, усики уже виднелись довольно четко. Лейла, самая старшая сестра, была самой усатой. Ей часто приходилось делать эпиляцию, удалять волоски с лица. Глядя на некрасивых, волосатых сестер, я очень огорчалась, представляла свое недалекое будущее. Через несколько лет я стану такой же дурнушкой! Об еще отдаленном будущем, о старости и дряхлости, я еще не думала.
Проснувшись утром, я вспомнила, что нахожусь в пути. В окно заглядывало чудное голубое небесное око. Вдоль полотна виднелся лес. Я никогда прежде не видела леса. Какие сказочные пейзажи лежали за окном! Что может быть краше зеленых полей, коврами расстеленных вокруг, и волшебства лесов?! Наши садовники разинули бы рты, увидев сразу столько зелени. Бедняги, без конца поливая песчаную землю нашего сада, с таким трудом выращивают в нем деревья и цветы!
Поезд остановился в степи. Нет, это не была голая степь, неподалеку был домик дорожного смотрителя. Он подошел к паровозу, приблизился к машинисту, и они стали о чем-то разговаривать. А вокруг было тихо. Но эта особая тишина, тишина временной остановки, одинокого полустанка, тишина одновременно радостная и щемящая.
Домик дорожного служащего был окружен небольшим садом, из которого доносилось пение птиц. На подоконнике распахнутого окна стояла алая герань. В окне показалась светловолосая, очень молодая и пригожая женщина. И домик смотрителя, и герань на подоконнике, и эта юная красавица, чудный лес в лучах золотого солнца - все это до сих пор со мной. Даже пение птиц звучит в ушах, когда я, закрывая глаза, вспоминаю эту картину.
Боже! Сколько же прошло времени! Возможно, той красоты уже и нет, но моя память сохранила ее, сберегла и будет беречь вечно.
Дом моего деда Мусы снаружи был увит плющом. В комнатах было полно сороконожек, пауков, моли. Здесь давно никто не жил. Было забавно наблюдать, как паучок дремлет на своей паутине, а сороконожка, линяя, меняет «наряд». Мы днями напролет ловили насекомых. Охота была то обильной, то неудачной. Насекомые помогали нам не скучать, когда мы оставались дома одни. Эти создания были моими друзьями и во время болезни (я заболела свинкой, как только мы приехали в Кисловодск). Целый месяц я болела и сутками разглядывала насекомых, лежа в кровати. Мне было тоскливо в полутемной комнате. Единственное окошко было наполовину прикрыто плющом. А снаружи светило солнышко, пели птички, прогуливались люди. Я была лишена всего этого. Мое замечательное белое платье с красными узорами висело в шкафу, где пахло нафталином. Черные лакированные туфельки смирно стояли на нижней полке шкафа. Они тоже терпеливо дожидались моего выздоровления и грустили вместе со мной. А жизнь за стенами дома текла и без меня: люди развлекались, радовались, огорчались, ссорились, мирились. Тогда я услышала от фрейлейн Анны, что русские вступили в войну против немцев и наших братьев турок. Но это меня вовсе не интересовало, болезнь была моей самой серьезной проблемой. Некоторое время спустя я начала потихонечку подниматься с постели, прохаживаться по комнате и очень скоро покинула стены надоевшей комнаты. Как только мне разрешили выходить во двор, я пошла в гости к своему деду Мусе. Он часто приезжал в Кисловодск. Дед сидел в саду, под огромной чинарой, в своем старом кресле. Он был не очень красивым мужчиной и не очень разговорчивым. К нам, детям покойной дочери, дед был несколько холодноват. Если честно, и я
