Прелюдия к большевизму - Александр Фёдорович Керенский
Не раскрывается ли весь характер Савинкова в этом инциденте?
Это верно, что я не стал предпринимать официальных шагов в отношении письма Савинкова с просьбой об отставке, датированного 8 августа, надеясь, что он придет в чувство и не станет приводить свои «угрозы» о генерале Корнилове в исполнение. Когда генерал Корнилов прибыл и начал выдвигать идеи Савинкова, я понял, что недопустимо, чтобы последний дальше оставался на правительственной службе, и подписал его прошение об отставке. После этого, чтобы не ставить Савинкова в неловкое положение в тот день, я послал ему с Терещенко записку, чтобы он, Савинков, не приходил ко мне в тот день… («Терещенко сообщил мне, — говорит Савинков, касаясь этого вопроса, — что меня не пригласили посетить в тот день дворец».) Но как же при таких обстоятельствах Савинков мог решиться приехать ко мне в тот вечер и на какой прием он мог рассчитывать?]
Председатель. Значит, было решено, что своей бестактностью Корнилов был обязан Савинкову?
Параграф 9
Раупах. А Савинков ничего на словах не говорил вам о содержании документа?
Керенский. Это было так: он начал говорить о введении смертной казни в тылу; против чего я неизменно возражал, и на этом наш разговор обычно заканчивался. «Если вы не соглашаетесь по этому основному вопросу, — говорил Савинков, — все остальное несущественно». Итак, все другие меры, за исключением пунктов, касающихся железных дорог и фабрик, еще ранее были предложены военным министром. Совершенная ошибка, в которую впадают все вновь назначенные руководители, заключается в том, что до его прихода якобы ничего не делалось, словно он был первым, кто начал предпринимать какие-то реформы: Савинков был первым, затем Корнилов первым, теперь Верховский первый и т. д. На самом деле все материалы для моих сотрудников давно были полностью собраны и систематически переработаны в ряд мер, которые все были направлены на определенные цели [восстановить организацию и боеспособность армии].
[Став военным министром, я сразу же понял, в какую невероятную путаницу вовлек министерство Гучков своими абсурдными реформами. Мне не понадобилось слишком много времени, чтобы разобраться в этом. С первого взгляда было понятно, какую огромную работу надо провести, чтобы устранить этот беспорядок и выработать хорошо спланированные и глубокие реформы. А теперь Корнилов желал действовать радикальными мерами, способом, который мог лишь потрясти все государство.
В связи с вопросом о реформах, проведенных военным министром, я вспоминаю слова, которые я произнес на Московском совещании: «Господа, то, что многие теперь приписывают революции, было выковано силой элементов, а не сознательными действиями и злыми намерениями части темных сил революции; это очевидно из того факта, что все, что возбуждает негодование нынешних обновителей армии, было сделано до меня, без меня и их собственными руками».
На самом деле статус, определявший природу комитетов и организаций, выбранных солдатами, был санкционирован Гучковым в его знаменитом приказе № 213. Бурно обсуждавшаяся комиссия генерала Поливанова (бывшего военного министра), которая выработала декларацию прав солдат и в целом так дорого обошлась армии, существовала во время срока службы Гучкова, но как только позволила данная мне власть упразднить ее, я это сделал. Адмиралтейство также заплатило большую цену за деяния комиссии Савича (члена октябристского правого крыла в 4-й императорской Думе); в то же время В. И. Лебедев[10]вернул комиссии в какой-то степени разумность и действенность. Военный совет даже изыскал средства сократить майское содержание офицеров. А потом это образование полков однородных национальностей, совершаемое без ведома Временного правительства, — сколько трудностей мне пришлось пережить позже, сражаясь с неизбежными последствиями этого нововведения! Наконец, непостижимая ни для кого перетасовка командующих на фронте! И т. д.!
Я подписал «Декларацию прав солдата», которую получил от своих предшественников, полностью, в готовом виде, как законодательный документ. Отказ подписать ее, когда о существовании декларации было известно в самых отдаленных уголках фронта, и она фактически уже применялась, означал бы действовать в стиле «страусовой политики», то есть верить, что реальность исчезнет, если закрыть на нее глаза. Я взял на себя формальную ответственность за все это; и в то же время я категорически приказал, чтобы эта декларация рассматривалась и как ясное и открытое утверждение прав командующих офицеров в условиях боя, которые могли действовать силой оружия против неповинующихся. Таково было происхождение окончательного текста знаменитого 14 параграфа, вокруг которого большевики подняли вой в армии, обвиняя меня. Теперь настало время сказать об этом; пусть упрекнут меня в преступлении против народа будущие власти и те, кто благоговейно склоняются перед неприкосновенностью человеческой жизни!
Да, когда я был военным министром, мой удел был постоянно урезывать и прикрывать различные «свободы», введенные при Гучкове, и мои соратники наверняка вспомнят, что я иногда говорил им: «Как странно, что „яростный“ революционер должен противостоять инициативам октябристских „столпов“ государства!» Они также вспомнят, как, подписывая какие-нибудь ограничения или запрещения, я со смехом говорил: «Дайте мне что-нибудь подписать, что будет приятнее „товарищам“, иначе они набросятся на меня!» Ах, меньше всего я хотел каким-нибудь образом оговорить Гучкова и еще меньше оправдать себя! История скажет свое слово и определит место каждого из нас. Я только хочу, чтобы в настоящее время можно было как можно больше узнать и понять. Я хочу снова, как на Московском совещании, подчеркнуть, что с момента моего прихода в военное министерство не было предпринято ни одной меры, которая могла бы подорвать власть в армии или авторитет командиров. С самого начала я вырабатывал систематический план для ревизии, кодификации и определения лимитов всех новых институтов в армии. Помимо всего этого, я считал необходимым объявить по всей армии, снизу доверху, что «вся армия, вне зависимости от ранга или положения, должна являть собой образец дисциплины, повиновения каждого начальству и всех — Верховному главнокомандующему».
Менее чем через месяц сам глава армии подал пример неповиновения по отношению к вышестоящему — высшей правительственной власти. Таким образом, было подтверждено право каждого, кто носил оружие, действовать по своему разумению. Поступок Корнилова сыграл ту же роковую роль для судьбы армии, какую сыграла контрреволюция 25 октября для всей России — он завел армию на дорогу, которая привела ее к окончательному краху.]
Председатель. Кто, кроме вас, принимал участие в совещании 10 августа?
Керенский. Терещенко, Некрасов и сам Корнилов.
Председатель. На этом совещании вы
